Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно - [47]

На рассвете поезд двинулся и пополз в неизвестность. Прошли еще день и еще ночь. На третье утро мы остановились. Открылась дверь, и яркое солнце ослепило меня. Я услышала пение птиц, и когда глаза привыкли к свету, увидела яркую зелень. Широкие поля, трава, деревья. Куда мы приехали? Живы ли мы еще?

Грубые выкрики команды подтвердили, что мы все еще находимся под охраной СС. Когда мы выбрались из вагона, перед нами предстал лагерь, на воротах которого красовалась известная нам надпись «Arbeit macht frei». Внутри лагеря стояли бледные, безжизненные привидения.

— Где мы находимся? — прошептала я, обращаясь к одному из них.

— Нет газа, нет хлеба, много работы, — прозвучал ответ.

Что же, подумала я, может быть, есть еще шанс. Мы уже привыкли обходиться без пищи и работать. Если здесь нет газовой камеры, то еще есть надежда.

Позже я узнала, что нас привезли в Берген-Белсен.

Берген-Белсен

7 апреля 1945 года

Нас отвели в бараки, такие же, как в Эйдельштадте, и выделили каждой по койке. Мы сразу же на них повалились, обессиленные и голодные после длинной дороги.

Довольно долго ничего не происходило. Мы надеялись получить пищу. Прошла вторая половина дня, и никто не вспомнил о нас. Наконец девушки принесли котел с супом. Когда пришла моя очередь, я мысленно пыталась внушить раздатчице, чтобы она зачерпнула со дна. Может быть, перепадут овощи или даже мясо. Она погрузила половник и налила в мою миску коричневатую пахучую жидкость, в основном вода и немного овощей. Капуста, лук? Я не могла понять. Но после трех дней без пищи хорошо было хотя бы выполнять процедуру еды: опустить ложку в суп, поднести ее ко рту, проглотить и ощутить, как горячая жидкость течет по внутренностям. Я ела медленно, чтобы растянуть этот процесс подольше. Хлеба нам не дали.

Вечером нас вызвали на перекличку, затем еще раз утром. Больше ничего не произошло. Утром нам дали «кофе», днем жидкий суп и опять «кофе» вечером. Через несколько дней нам один раз перепал хлеб. Больше мы его там никогда не видели. Нам также не давали воду.

Многие девушки выходили во двор и пили из грязных луж, хотя это было запрещено — во избежание эпидемии тифа или чтобы мучить нас?

Однажды по дороге в уборную я увидела, что по другую сторону проволоки женщина в лохмотьях подходит к луже. В Белсене охрана состояла, главным образом, из венгерских солдат, и я слышала, как один из них велел женщине остановиться. Она не обратила внимания и нагнулась попить. Раздался выстрел, и женщина упала.

Однажды утром в барак вошел эсэсовец и спросил, желает ли кто-нибудь добровольно поработать. За это выдадут дополнительную миску супа. Я согласилась, не имея представления о том, что это за работа. Нас отвели за бараки, где лежали груды трупов. Нам дали лопаты и велели выкопать глубокие ямы и захоронить мертвых. Я посмотрела на трупы и безучастно начала работать. С таким же успехом это могли быть дрова. Я даже не думала о том, что сама могла оказаться среди лежащих здесь.

Вместе с моей скелетообразной компаньонкой я усердно копала. Когда последовал свисток на обед, я совсем выдохлась. Нам дали густой суп с овощами, в моей миске даже оказалась кость. Съев свою порцию, я заметила, что в котле еще немного осталось. Я решила взять еще суп для Ливи и стала опять в очередь, а когда мою миску наполнили, поставила ее в стороне, думая о том, как обрадуется Ливи этому сюрпризу.

Пока я сидела и отдыхала, мне показалось, что миска обращается ко мне и предлагает изменить свое решение. «Как хорошо я пахну, какой густой суп», — казалось, говорила она.

Но я была непреклонна. Это для Ливи, я не буду слушать, что говорит мне мой желудок. Но суп продолжал манить: «Она только лежит на кровати, ничего не делает. Ты работаешь, тебе нужно больше пищи. Быстренько съешь меня. Может быть, хватит еще на одну добавку, и миска не будет пустой. Будет глупо, если ты пропустишь возможность получить еще добавку».

Этот последний довод меня убедил. В надежде еще на одну добавку я съела этот суп, причем, теперь, когда самый острый голод был утолен, я ела медленно, наслаждаясь каждой ложкой, держа суп во рту, прежде, чем проглотить. Закончив, я стала ждать добавки. Но, увы. Весь суп съели, и девушки, работавшие на кухне, собирали миски, чтобы унести.

Я сидела с полным желудком, и меня мучила совесть. Я предала свою меньшую сестру. Я съела ее суп. Я низшее из низших существ. Как все остальные. Думала только о себе. Как я презирала тех, кто обманывал своих сестер или воровал у матерей. Теперь я не лучше их. Сумею ли я когда-нибудь искупить свою вину перед Ливи? Я чувствовала, что обманула не только сестру, но и свою мать, которая поручила мне беречь ее.

Но все мы изменились. Большинство к худшему, немногие к лучшему. Некоторые доказали, что они благородны и неэгоистичны. Никогда не забуду Марию, прислугу, которая нашла в лагере свою хозяйку. Как самозабвенно она заботилась о хозяйке, готова была сама голодать, чтобы накормить старую больную женщину. И моя собственная тетя, которую я никогда не любила за ее эгоизм и плохое отношение к нам, детям. У нее не было своих детей, и мы всегда считали, что она нас не любит. Но теперь она совсем изменилась. Она ухаживала за своей племянницей Юдифью, как если бы та была ее дочерью. Когда ей удавалось достать что-нибудь сверх пайка, она отдавала все Юдифи, которая рассказала мне об этом после войны.