Осколки фарфорового самурая - [16]

Тем же вечером состоялось экстренное совещание с участием педагогического совета и моих родителей, на котором было достигнуто соглашение: меня не исключают из школы, дабы избежать скандала и разбирательств в вышестоящих инстанциях, а мои родители определяют меня на консультации к психологу. Выхода не было, по крайней мере, родители думали именно так, хотя и понимали всю бесполезность этих визитов к врачу непонятной специализации. Я же не собирался выворачивать наизнанку душу, порылся в некоторых общедоступных материалах по всевозможным душевным расстройствам и заготовил следующий монолог.

«Есть один сон, с дьявольской периодичностью посещающий моё сознание в его неконтролируемых состояниях. Я еду в поезде, и вдруг меня посещает озарение – мысль, которая перевернёт всё представление человечества о природе привычных вещей. Я достаю из походной сумки тетрадь и перо, нащупываю нить откровения, спутанную в неправильный клубок нерадивым котёнком истины, и с благоговейной осторожностью пытаюсь его распутать. Едва мне удаётся нащупать нужный ритм, как предательски заканчиваются чернила, а мысль ускользает сквозь неловкие пальцы памяти. В панике я начинаю метаться по купе, а затем и по вагону в тщетных попытках найти хоть огрызок карандаша, возбуждая всеобщее копошение попутчиков в укромных уголках и карманах своих чемоданов, сумок и сумочек. Всё, что попадает в мои руки, немедленно прекращает оставлять следы на бумаге, я диктую, но и это оказывается бесполезным – все чернила закончились, высохли, растаяли. Мысль неспешно ускользает. В нелепой попытке её догнать я бегу по составу и застываю при входе в последний вагон, доверху набитый новенькими шариковыми ручками. Моё энергичное вторжение нарушает хрупкое равновесие, и через мгновение я оказываюсь погребённым под несметным количеством дешёвых письменных орудий из Поднебесной».

Премьера имела оглушительный успех. Бронштейн купился как первокурсница. Он ухватился за мой случай , копался в нём, изучал и тихо радовался улыбке судьбы в виде не совсем вменяемого юноши. По его настоянию и моему непротивлению наши встречи продолжились и после окончания курса. А однажды он даже попытался затащить меня на какой-то симпозиум в качестве подопытной обезьянки, и впервые в жизни я хотел быть этой обезьянкой. Мне представилась уникальная возможность побить соперника на его поле, отправить в глубокий нокаут на глазах изумлённых коллег, с лёгкостью доказав своё душевное здоровье. Я мог бы из первого ряда наблюдать его сбивчивую речь, выступивший холодный пот, недоумение и отчаяние во взгляде. Триумф не состоялся. Родители решили, что всё зашло слишком далеко и, проявив принципиальность, прекратили моё общение с этим шарлатаном.

Трудолюбие иных недалёких людей не знает границ и должно по праву восхищать многих одарённых лентяев. О том, что мой случай уникален, я слышал на протяжении трёх месяцев, но, как оказалось, он стал основой огромного научного труда, увенчанного докторской степенью по психологии и гигантскими гонорарами за консультации, в сравнении с которыми прежние отчисления моих родителей теперь кажутся недостойной внимания мелочью. Стоит потребовать свою долю за авторство до поры неизвестного науке синдрома. Думаю, десять процентов будет вполне достаточно, ведь между идеей и произведением всегда стоят муки творчества, которых я, в данном случае к счастью, не испытывал.

XX

Своим рассказом я немного развлёк милых собеседниц, на время избавив их от размышлений о худшем. Мы даже поговорили о планах на будущее. Девушки мечтали посетить Барселону и даже предложили мне поехать с ними, если доведётся выйти из зала живыми. Разумеется, я согласился. Давно мечтал побродить по этому потрясающему городу, ощутить его очарование, раствориться в его звуках, подышать тем же воздухом, которым наполняли свои лёгкие Дали, Гауди, Лорка, Кабалье. Время потекло незаметно, давая нам последнюю возможность насладиться неожиданно совпавшими мечтами, поговорить об искусстве и о том, где бы каждый из нас хотел остановиться. Мы спорили о маршрутах и порядке посещения музеев, дворцов, соборов и очень быстро находили общие точки соприкосновения. Подчиняясь какому-то закону справедливости, жизнь торопилась отдать нам то, что мы по каким-либо причинам недополучили в предыдущие годы, и наша ситуация перестала казаться фатальной. Идиллию нарушило телевидение, как всегда бесцеремонно ворвавшееся в наше личное пространство. Хотя большая часть заложников увидела в этом спасение от скуки, ведь сидеть перед безжизненной сценой невыносимо. Благодаря излишней тактичности наших захватчиков пленники погрузились в атмосферу глубочайшей трагедии, смогли наблюдать за сопереживающими им первыми лицами государства, стать свидетелями процесса своего освобождения или уничтожения – тут уж как повезёт.

Итак, на сцене появился белый прямоугольник киноэкрана, на который проецировался экстренный выпуск новостей центрального телеканала. О том, что выпуск экстренный, говорили округлённые больше обычного глаза телеведущей и очень сбивчивая речь. Видимо, телесуфлёр не поспевал за стремительно разворачивающимися событиями, и приходилось импровизировать по ходу действия, что заметно сказывалось на качестве комментария.