Осколки - [31]

— Может быть, заглянете на минутку?

— Не могу, мне надо ехать. А ты заходи — ну, хоть в школу. Буду рад тебя повидать.

— Огромное вам спасибо.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Араба еще не оправилась после родов, но в ней уже проснулась ее обьгчная любовь к острой и обильной еде. В среду, едва вернувшись с работы, Баако услышал, что она его зовет, и испуганно бросился в ее комнату, а когда вбежал к сестре, то поначалу подумал, что его страхи оправдались — у Арабы был такой же затравленный вид, как после неудачи в новом родильном отделении, — но, приблизившись к кровати, увидел, что сестра хоть и слабенько, но счастливо улыбается. Баако присел на край кровати, и Араба взяла его руки в свои и стала поглаживать их, и казалось, что это доставляет ей истинное удовольствие.

— Ты был такой заботливый, Баако, — сказала она. — Мне ужасно совестно, что я доставила тебе столько хлопот. И в больнице ты дал мне свою кровь…

— Пустяки, всего пинту, — прервал ее Баако. — И я сразу же принял лекарство, которое восстанавливает кровь, так что ничего даже не почувствовал.

— Да ведь не только кровь… — Араба вдруг засмущалась, отпустила его руки и, отвернувшись, принялась поглаживать головку младенца. — Ребенок! Ты подарил мне ребенка.

— Ну, за это уж ты Квези благодари. Муж-то вроде он.

— Ох, Баако, и язык же у тебя! — Араба хихикнула, прикрыв рот ладонью. — Смотри, если ты будешь меня смешить, я могу умереть. У меня ведь еще все внутренности не на месте. Нет, серьезно, Баако, мне хотелось тебе сказать, что, если б не ты, я бы и этого ребенка потеряла.

— Это он сам тебе сказал?

— Ох, Баако, ты меня убьешь! А я тебе правду говорю, и надо верить. Знаешь, сколько раз у меня ничего не получалось?

— Ну, такое вроде бы только мужья знают.

— И все-таки я скажу тебе, Баако. Пять раз. — Араба пересчитала пальцы на левой руке. — Пять раз у нас ничего не получалось. Это было тогда, когда ты писал такие письма, что мы уж и не надеялись тебя увидеть. А потом заболел.

— Я и правда болел.

— Первые несколько месяцев все у меня шло, как у всех, а потом, когда я уже начинала радоваться, что вот, мол, теперь и у меня будет малыш, он рождался раньше времени, мертвый, а я чуть не до смерти исходила дурной кровью. Видишь, какое благо для нас твое возвращение? Ты уже подарил мне счастье — ребеночка. И я уверена, будут и другие благодеяния.

— Ну… не знаю.

— Ты только не уезжай от нас, Баако. Оставайся с нами, и ребеночек будет под твоей защитой. Это ведь твой ребенок, Баако. Я дам ему твое имя.

— Разве не отец выбирает имя?

— Конечно, отец. А я только помогу ему, чтобы он правильно выбрал. Мужчины думают, они верховодят в жизни, — сказала Араба, улыбнувшись, — так зачем их разубеждать?

— Квези не согласится.

— Еще как согласится! Знаешь, где у мужчин главный диктатор?

— И это говорит женщина, у которой все внутренности не на месте?

— Хочешь, поспорим?

— Давай.

— Что ты потребуешь, если я проспорю?

— Плюнуть на этот дурацкий ритуал — Выход в мир или как он там называется.

— Не такой уж он дурацкий, — со смехом сказала Араба. — Что ж, ладно. Только я-то не проспорю. Зато если проспоришь ты, то будешь PP.

— Какой такой РР?

— Распорядитель ритуала.

— Ну-ну. — Баако встал.

— Ой, подожди, Баако, не уходи. — Араба снова взяла его руки в свои и крепко сжала; оба замолчали. Баако глянул на ребенка. Младенчество, детство, годы учения… Мысль о том, что кому-то предстоит через все это пройти, опять нагнала на него тошную тоску, и внезапно ему показалось, что в комнате слишком душно и слишком тесно от человеческих тел — Араба, ребенок, он сам…

Баако отвернулся и увидел свою мать: она подошла совершенно бесшумно и теперь смотрела на брата и сестру широко открытыми, радостными, детскими глазами, а когда Баако ее заметил, проговорила:

— Ай-ай-ай, это что же: сестра завлекает брата или, наоборот, брат сестру?

— Мужчина попадается в женскую паутину, потому что женщина умнее мужчины, — сказала Араба, отпуская руки брата. Присутствие еще одного человека успокоило ее, теперь она не боялась, что останется наедине с младенцем, а поэтому расслабилась, вытянула ноги и опустила голову на подушку. Зато лицо матери вдруг стало тревожным.

— Ох, до чего же это трудно — растить детей, — сказала она.

— Так ведь они уже кончились, твои трудности, — заметила Араба. — Баако-то с нами. Дождались наконец. — Баако ощутил тупую тяжесть в затылке, усиленную тягостным для него молчанием, которое, как он с тоской понимал, ему следовало заполнить — звуками, словами, обещаниями, быть может. Но он не мог заставить себя говорить, и ему становилось все хуже, все невыносимей. Тогда заговорила его мать.

— Араба, — начала она, — я, конечно, понимаю, ты еще не совсем оправилась, но скажи: тебе не кажется, что этот младенец поторопился и выбрал ужасно неподходящее время, чтобы появиться на свет?

— Ох, мама, я так счастлива, что он у меня есть, и не надо мне, чтоб было по-другому!

Лицо матери посуровело.

— Да я не об этом толкую. — Она помолчала. — Я говорю про Выход в мир.

Араба удивленно и непонимающе уставилась на свою мать, но, видимо, постепенно до нее дошло, в чем дело, потому что она даже села на кровати, а ее лицо стало серьезным и озабоченным.