Осколки. 12 удивительных ситуаций - [9]

Восторженность первых курсов классикой кино покрывалась пояснениями преподавателей, перемешивалась с ними и опускалась куда-то на дно сознания. Постепенно свои собственные выводы где-то терялись и становились неразличимыми с мнениями других. А собственные идеи становились мелкими и тихо умирали.

Действительно, мне нравилось кино, процесс его создания, а надежда на успех и популярность очень привлекали. Кстати, это последнее обстоятельство всю мою последующую жизнь выступало цензором или, если хотите, зеркалом или, точнее, неким субъектом, с реакцией которого я постоянно сверялся. И ошибался, ошибался, ошибался.

Я научился делать хорошее кино, был известным режиссером, но успеха, настоящего, головокружительного успеха, не было. Мне лично, лично мне, сказать было нечего. И я делал из кино аттракцион, как, собственно, большинство моих коллег.

Когда я впервые услышал о человеке, о котором пойдет речь, я даже и не понял, что это собственно человек. Все говорили о каком-то адаптере. Адаптер то, адаптер се. Я подумал – это киношный сленг. Спросить было неудобно. И лишь позже я увидел его – Эрика Адаптера, когда режиссер попросил у помощника:

– Найдите мне Адаптера. – Помощник сказал, что его нечего искать. Он всегда у себя.

– Позовите.

– Не придет. Вы знаете.

– Хорошо, я лично пойду к нему.

– Не поможет.

– Я его уволю. Просто уволю. – Пауза.

– Ладно. Дайте мне телефон.

– Он не отвечает на звонки.

– Ну и как мне с ним поговорить?

– Только лично.

– Дайте мне бумагу и ручку.

Сидя на раскладном стульчике и положив большой блокнот на колени, режиссер несколько раз начинал что-то писать, зачеркивал, оторвал лист, скомкал его и засунул в карман брюк. Такую совокупность манипуляций он проделал несколько раз, позвал меня и после слов:

– Передай Адаптеру, – вручил сложенный листок.

Не хочу вдаваться в детали, но должен признать, что большую часть времени на съемках я выступал в роли мальчика на побегушках: принеси, положи, убери. Меня, конечно, это раздражало, так как я уже чувствовал себя режиссером, способным, если не поразить сразу, то, по крайней мере, удивить. Или нашуметь. Но я таки нашел способ примирить свой талант с рутиной, которую воспринимал как тернистый и мучительный труд по восхождению. И так, внешне терпеливо, я нес свой крест.

После нескольких шуток и недоуменных гримас мне объяснили, где находится звукозаписывающая студия и, не имея представления о размерах территории, я пошел пешком.

Пожалуй, это была первая моя прогулка по территории киностудии. Коробки павильонов и какие-то технические сооружения, бетон и асфальт производили унылое впечатление безликости. К тому же было довольно жарко. Двигались машины и люди. И все это как-то не вязалось с прекрасным миром эстетики, который создавался и воссоздавался где-то внутри всего этого. Не с первой попытки, но я все же нашел студию и Адаптера. На это последний заметил, что его зовут Эрик. Прозвучало это как шепот с выдохом на первой букве. Он оставил без пожатия мою руку, кивнув на листок, спросил что там. Я пожал плечами. От кого? От режиссера.

– Я не давал согласия на работу в его фильме.

Повернулся и пошел. Это было в небольшом холле. Я за ним. Он открыл дверь в полутемное помещение, остановился и посмотрел на меня, почти через плечо. А я как собака что-то понимал, но больше ждал. Я не уверен, что он меня видел, то есть я был для него безличен и неодушевлен. Собственно, сам он был, как бы это сказать, выцветшим или полинялым. Вообще бесцветным. Бесцветные волосы, бесцветные глаза. Одежда какого-то одного оттенка, то ли серая, то ли голубая. Возраст всего этого неочевиден.

– О чем на этот раз кино?

– Я не дочитал сценарий.

Конечно, я соврал. Никто мне его и не предлагал читать.

– Эмоций много?

– Ну, так. Интересно. Я стажер. Только вторую неделю здесь.

Он вошел в помещение, и в тот момент, когда дверь должна была за ним закрыться, он остановил ее и оставил приоткрытой. Я пошел за ним. Очень мягкое покрытие на полу создавало ощущение газона. Комната была просторной, остального я не помню.

Эрик прошел в боковую дверь. Я за ним, но это было лишь проходное помещение, а за ним еще несколько. Стены представляли собой сплошную картотеку из разных звуковых носителей. Почти во всех комнатах находились люди. Большинство из них с наушниками на ушах или на шее.

В последней комнате Эрик посмотрел на меня, пожалуй, так же безразлично, а, отворачиваясь, вдруг вернулся взглядом ко мне и как будто вгляделся в мое лицо. Даже слегка прищурился. До этого я не замечал, что на его лице очки с лупами вместо стекол. Он сел в кресло у потертого стола, подвинул к себе телефон и нажал кнопку. После вопроса телефонистки назвал номер павильона, и когда заиграла музыка в динамике спикерфона, слегка кивнул мне. Я сел. Стены были увешаны фотографиями. Многие лица мне были знакомы по курсу «История кино». Эрик сидел, немного сутулясь, опираясь локтями о стол. Правой кистью он вертел рычажком маленькой музыкальной шкатулки, мелодия которой тихо звенела. Он продолжал его вертеть и когда разговаривал с моим режиссером. Тот объяснял, что ему надо. Эрик слушал, иногда кивая головой.