Осина при дороге - [8]

4

Как и предупреждал Василий Ежиков, управляющего в конторке не оказалось. Да и сама конторка была заперта – правда, не на замок, а по-деревенски: дверная накладка приткнута на пробое палочкой.

Голубев постоял на крыльце, огляделся.

Место для общественного двора когда-то выбрали удачно – высокое, окатистое, крепко задернованное ползучей травкой. Проезды и места стоянок загравированы, баки и цистерны с горючим в дальнем углу обвалованы землей и огорожены колючей проволокой, а около – красный пожарный щит с инвентарными крючьями, ведрами и лопатами. Вся усадьба окружена молодыми пирамидальными тополями, а мастерские и навесы для машин вытянулись чуть в стороне, за старыми, раскидистыми вербами. Там же, в самом углу, дымилось какое-то странное сооружение – два больших ящика на деревянных столбах.

– Чего надо, мил человек?

Из-за угла конторы вывернулся сморщенный, горбатый старичок в телогрейке и обвисших, застиранных спецовочных штанах, вправленных в белые шерстяные чулки домашней вязки. На ногах – брезентовые, разношенные полуботинки без шнурков. Вылинявшие, прозрачные глазки смотрели с острой подозрительностью.

– Управляющего надо либо старшего агронома.

– Понятно. Токо их как раз нету, на производстве обое, – сказал старичок и как-то контуженно дернул сморщенной губой, показав вставные, металлические зубы. – Нету их… К вечеру теперь.

– А вы – сторож?

– Вроде того…

– Я – из редакции. Мне бы их подождать где-то.

– Чего же не подождать. Это можно. Вон, под белолисткой скамейка курительная, там не жарко. А я как раз яблоки режу у сушилки… Вас как звать-то?

Голубев назвался.

– Ну, а я – Веденёв, Трофим Касьяныч, будем знакомы. – Он смотрел как-то боком, летучим и настороженным взглядом, и Голубев уловил в облике старичка нечто петушиное. У старика оба глаза были на месте, и тем не менее походил он на одноглазого, драчливого петуха, напряженно выбирающего момент, чтобы клюнуть сбоку.

Под белолисткой, в прохладной тени, лежало обхватное бревно, лишенное коры, которое заменяло скамейку, а в землю врыта жестяная бочка с водой. Там плавали окурки и палые листья.

– Вот тут и садитесь, – разрешил Трофим Касьяныч, сунув руку за борт ватника и доставая из глубины, из самой подмышки, расплющенную пачку «Прибоя».

Голубев со своей стороны предложил ему сигарету.

– Болгарские? Болгарские уважаем… – сказал старик с удовольствием, пряча папиросы на прежнее место. – Табачок-то они медом, что ли, сбрызгивают, болгаре? Пахучий у них табачок и вроде даже сладкий… Но у нас их тута не продают. Поскольку сами табак ростам…

Посмотрел неопределенно и в то же время вопрошающе на Голубева и добавил:

– С умыслом, думаю, не завозят. Лопайте, значит, свое… Что умеете делать, то и потребляйте на здоровье…

Но, с другой стороны, оно и правильно опять же: зачем издалека возить?

Он пососал сигаретку в задумчивости, вздохнул и снова глянул по-петушиному, сбоку:

– Чего ж приехали-то? Опять награждать управляющего орденом али, может, увольнять без промедления?

Голубев не смог сдержать усмешки, опустил голову и руки между коленей повесил, с интересом рассматривая носки собственных туфель на пыльной травке.

Тут в самый раз было спросить об истории колхоза, реорганизованного недавно в совхоз, о тех сдвигах, что произошли за последние годы, о предшественниках Белоконя. Но удаляться в прошлое, спрашивать, сколько и каких именно председателей перебывало в хуторе, Голубев не хотел. Слишком скучная и бесплодная обязанность – выслушивать эти не столь уже древние былины. Один из них, как водится, «сиднем сидел» три года и шесть месяцев, другой, конечно, «зело много медов и вина выпиваху», третий – рачительный попался, но с начальством районным не поладил, какую-то очередную кампанию недооценил, а за то был разжалован и списан в рядовые. Мало ли чего не приключалось на этой земле, важно другое – что на ней теперь-то делается.

Вот и дед понимает отлично всю сложность этой руководящей работы: «Награждать, мол, приехали человека или выгонять без промедления?»

– Ну, зачем так-то уж сразу… – сказал Голубев. – Просто заехал посмотреть, что у вас тут нового, как живете. Про управляющего, кстати, спросить только могу – хорош ли?

Старичок встрепенулся.

– О-о, управляющий – зуб! За прошлые года у него три выговора, потом еще один – с занесением, а под праздники два ордена надевает, с войны которые. В этом году еще один орден ему дали, так это уж за работу, и на этом пока остановка. Дальше пока неизвестно, что воспоследствует.

– Деловой мужик, значит?

– Дело-во-ой! Ни хрена ночей не спит. Отделение-то у нас большое, считай – целай совхоз! Тут тебе и табак, и гародная овощь, и кукуруза, успевай поворачивайся.

Животноводство само собой. А начальства теперь не сказать чтобы много было, все сам.

– Молодой?

– Совсем молодой! Лет пятьдесят всего. Мне – так в сыновья годится. Шибко шустрый!

Голубев с интересом глянул на разговорчивого старичка, который так охотно, с удивительной готовностью подтверждал сказанное и даже норовил угодить ему.

– А вот говорят еще, что он у вас будто самоуправный больно, критику зажимает, и всякие грешки у него по этой части… – попробовал он испытать деда.