Ошибки рыб - [2]

Вот она, женщина, чье чрево он знал досконально, он, по легенде, никогда не имевший дела с женщинами, чью тайну — дитя — видел он в разрезе. Женщина, которую можно было расчленить, превратить в букеты связок, мышц, костей, сухожилий, — но которая осталась непостижимой, ибо любви, осмысляющей рождение ребенка, Леонардо не ведал, женщина, преследовавшая его. Он почти полюбил ее, убитую им вторично, собрал воедино, одушевил, она проснулась и посмеялась над ним, над их общей тайной переставшего быть сокровенностью чрева и простила его за всё, и за нами за всеми наблюдает теперь не одно столетие с отчужденным любопытством грешной и страшной Галатеи-Эвридики. Мы ведь и понятия не имеем, что связало сию модель с художником.

Мешки под глазами — пометочки на память о причине смерти; сердце? почки? Губы уже улыбаются, а саркастическая гримаса смерти еще не отпустила их. Мона Лиза еще в трауре по самой себе, и ломбардский пейзаж, написанный с тщательностью маленькой копии с натуры, уговаривает ее, бытийный вещдок, сообщая ей окончательную реальность. Вот только под платьем ее, должно быть, нет кожи, а под руками, скрещенными на животе, — ни чрева, ни плода, ибо их достал из нее мастер да Винчи, дабы запечатлеть на одном из анатомических рисунков.

Он долго возил ее за собою, и лицо ее стало схоже с его лицом, как становятся схожи любящие или очень давно живущие вместе супруги.

Возможно, под его руками она менялась с годами, взрослея или старея, как живая женщина.

У нее общая с Гамлетом тайна — тропа между бытием и небытием.

Улыбка ее сработана целиком из сфумато и исчезает при фотоувеличении (при blow-up! помните фильм по известному рассказу «Blow-up», в котором в кадре при фотоувеличении обнаруживают труп?).

Джоконда — граница меж Нечто и Ничто; ее воскресил, точнее, возродил на полотне гений Возрождения. Джоконда — зомби.

Помните загадки Леонардо? «Люди будут ходить и не двигаться; будут говорить с теми, кого нет, будут слышать того, кто не говорит». Разгадка — сон. «Будет великое множество тех, кто, забыв о своем бытии и имени, будут лежать замертво на останках других мертвецов». Разгадка — сон на птичьих перьях.

Работы Леонардо и других колоссов Ренессанса кажутся мне фрагментарными иллюстрациями к некоему фантастическому роману, пугающему, отталкивающему. Их совершенство холодно, их гуманизм безумен и эгоцентричен. И что-то неуловимое роднит персонажей их с экспонатами Кунсткамеры.

Теленовости

Причесанный телеведущий с приличной дикцией без интонаций бестрепетно произносит:

— Миротворцы наносят бомбовые удары по отрядам повстанцев.

Деревня у Ильменя

Эта деревня у Ильменя под названием Устрека была прямо-таки неопознанный объект бытия, а может, и непознаваемый. Сохранились в ней ладьи древнейшие, натурально как из варяг в греки, о чем в научном журнале статья повествовала.

Все там пребывало в миру на особицу — поговорки, байки, словечки.

В деревне у Ильменя у старушки, живущей на околице, лежал на огороде огромный плоский камень, который не давала она родне сдвинуть с места.

— И не трогайте, не трогайте, там клад недоставаемый. Через триста лет явится сам. Клады частенько под камнями лежат. Если валун увидите в чистом поле — так и под ним спрятано. А явится через три столетия в виде солдата или в виде лошади. Вон в позапрошлом году соседке в полной тьме в окно стук-постук. Она смотрит — солдат стоит. «Пусти, бабуля», — говорит. «Боюсь я, милый друг, иди к соседям, одна я в избе». — «Ну, что ж, триста лет лежал, где лежал, туда и пойду». Ушел за баню, там и исчез. А по дороге в Новгород стоит разоренный храм. Вот едет мужик; церковь заколочена, стены ободраны, а вроде кто-то внутри есть. Отодрал мужик с двери доски, вошел, а там лошадь. Подошел, по бокам ее похлопал, как положено, она на монеты и рассыпалась.

Старушка эта время от времени наезжала к родственникам, сперва в Ленинград, потом в Петербург. Все на ее речь дивились. «В удоробье дома-то хожу». — «А что это?» — «Да фирябье такое». — «Что?» — «Хахорье, голубчик, по-вашему обноски. Ты что ж это за столом сидишь да за изгороду кладешь?» (что означало, что хозяйский внучок плохо ест). «Пришелыгался» означало «еле приплелся», а «шелыгайся дале» — «плетись восвояси». Вместо «давай потягаемся» говорилось «давай попрыгаемся». Посмотрев одну из передач, старушка промолвила: «Смерть не люблю, когда мертвые глядят, а больные едят».

В Устреке, кроме всего прочего, вместо «тютелька в тютельку» говаривали «шклянь в шклянь».

Прожив у родственников недели две, жительница Устреки начисто забывала свой говор, а приехав через год, поражала собеседников усугубившимся офенским.

Особо славилась Устрека бывальщинами, историями, бытовыми сценками, посвященными ильменской Несси, коротавшей бессмертную жизнь свою то болтовней с Садко, то заплывом за браконьерской моторкою.

Хотя главной сказкой деревни у Ильменя спокон веку был не дающийся в руки клад.

Dodo

Скульптора Галину Додонову (самые известные ее работы — фонтан «Нева» у гостиницы «Ленинград» на Пироговской набережной, Пушкин-лицеист, лежащий в траве в Михайловском, рельефы станции метро «Приморская», памятник Ахматовой на Шпалерной) в мухинском общежитии, где жила она, приехав учиться из Ярославля, звали Dodo. В общежитии я с ней и познакомилась.