Ошибка Нострадамуса - [85]

— Ты хочешь сказать, что амурные дела Екатерины не влияли на подбор ее министров?

— Ну, да. Был такой ныне забытый поэт Алексей Апухтин. Он это тонко подметил. В его стихотворении Екатерина говорит: «Когда Тавриды князь, наскучив пылом страсти,/ Надменно отошел от сердца моего, — / Не пошатнула я его могучей власти, / И Русь по-прежнему цвела у ног его». Екатерина была замечательной государыней потому, что умела отделять государственные дела от дел сердечных.

— Римский император Гелиогабал раздавал высшие государственные должности в соответствии с размерами половых членов своих придворных, — щегольнул я осведомленностью, почерпнутой из одной старой книги.

— Да? — удивилась Рита. — Я этого не знала.

Рита рассказала также, что в начале тридцатых годов ленинградские партийные органы хотели демонтировать памятник Екатерине как «старорежимный». На освободившийся пьедестал они намеревались водрузить монумент Ленина, а статуи деятелей Екатерининской эпохи заменить фигурами членов «мудрого ленинского Политбюро».

Сталин этого не позволил, ибо для «мудрецов» из Политбюро им была уготована совсем иная участь.

Я обратил внимание на то, что в Петербурге почему-то нет памятника Елизавете Петровне. А ведь именно при этой государыне Россия стала мировой державой. Ее генералы не раз били хваленые войска прусского короля Фридриха — лучшего полководца Европы, и русская армия даже занимала Берлин. Правда, ненадолго.

Умирая, Петр держал в руках образ Знамения Божьей Матери — древнюю родовую икону — и благословил ею младшую дочь, свою любимицу. С тех пор цесаревна с этой иконой не расставалась. Накануне переворота, приведшего «дщерь Петрову» к власти, — а мог бы привести и на плаху, — Елизавета встала перед ней на колени и поклялась никогда никого не казнить, если дерзкий ее замысел увенчается успехом. Свой обет она сдержала.

Двадцатилетнее правление Елизаветы Петровны было единственным периодом в истории России, когда государство не убивало своих подданных. Конечно, злостный элемент наказывался. Воров, убийц и насильников били кнутом, вырывали им ноздри, клеймили, ссылали на каторгу. А что еще делать с таким народом? Но жизни ни у кого не отнимали.

Лишь за это одно Елизавета Петровна — самодержавная русская барыня, веселая, и капризная, до конца своего царствования считавшая, что в Англию можно проехать сухопутным путем, — заслуживает благодарности. Ее царствование было периодом относительного спокойствия и явного прогресса.

И все-таки ни одна из российских цариц не может считаться Прекрасной Дамой. Все они были обыкновенными женщинами, практичными и здравомыслящими.

Не были Прекрасными Дамами и Софья Андреевна с Анной Григорьевной, но с них начинаются знаменитые писательские жены, которые правят рукописи, переписывают черновики, бегают по издательствам, подписывают договора и титаническим усилиями создают своим великим мужьям домашний уют.

А вот Наталья Николаевна была Прекрасной Дамой, и разве можно представить ее переписывающей рукописи Пушкина? Да Пушкин и не ждал этого от своей Мадонны.

Есть женщины, которые вечно томятся какой-то смутной жаждой идеальной любви и поэтому никого не любят. Они лишь позволяют себя любить. Таких женщин лучше не встречать. А встретив, лучше с ними не расставаться.

* * *

Однажды, когда мы с Ритой гуляли в районе Сенной площади, она остановилась у старого облезлого дома и сказала: «В этом здании, на первом этаже, когда-то был трактир, в который частенько хаживал Александр Блок. Я иногда представляю себе, как он входит сюда небрежной походкой, вижу его спокойное отрешенное лицо. Он надолго устраивается возле трактирной стойки, медленно пьет вино и швыряет цыганам рубли, чтобы их скрипки пели не умолкая. Потом, прихватив какую-то „девочку“, выходит в дождливую ночь и растворяется в темноте».

Рита обожала Блока и переживала оттого, что его стихи не входили в школьную программу. Она должна была рассказывать своим ученикам не о своем любимом поэте, а о Маяковском, которого терпеть не могла.

Я тогда Блока не любил. Да и потом, когда стал по-настоящему разбираться в поэзии, мне нравились лишь отдельные его стихи. Те, в которых печаль и отчаяние слиты воедино. В целом же стихи Блока мне казались слишком вычурными и женственными.

Рита, однако, считала, что поэзия должна быть по-женски утонченной, потому что муза — женщина.

Она чисто по-женски ревновала Блока к его жене Любови Дмитриевне Менделеевой.

— Ну, какая из нее Прекрасная Дама? — говорила Рита. — Круглое скуластое лицо, ленивые сонные глаза, полноватые ноги, низко посаженный зад. Ты не думай, я не злословлю. Андрей Белый так ее описал в своих мемуарах.

— Да ладно тебе, — остужал я ее пыл, — Любовь Дмитриевна была дочерью гениального ученого, женой и музой одного из замечательных русских поэтов. Единственной подлинной любовью другого. И Блок, и Белый, чтобы он там не писал, любили ее всю свою жизнь. Разве такое можно назвать случайностью?

— Ну, наверно, ты прав, — неохотно признала Рита.

Я уже тогда понимал, что бесконечная многогранность жизни соответствует противоречиям в человеческом характере. Разум был бы человеку в тягость, если бы его привязанность к высокому не уравновешивалась стремлением к низменному.