Ошибка Нострадамуса - [20]

— Такой книги у нас нет, — сказал продавец.

— Как это нет, — удивилась Таня, — если вы рекламируете ее в интернете, и я, можно сказать, специально за ней приехала сюда из Израиля.

— Из Израиля?! — переспросил ошарашенный продавец. — Я сейчас позову хозяина.

Хозяин оказался человеком неопределенного возраста с помятым лицом и беспокойными глазами.

— Эта книга у нас есть, — сказал он, бесцеремонно разглядывая Таню. — Она стоит 1500 рублей.

— Я знаю, — улыбнулась Таня.

— Значит, вы действительно из Израиля. Для наших эта сумма — целое состояние. Я сам назначил цену. Интуиция мне подсказала, что на этой книге можно заработать. Не страницы я оставил неразрезанными, потому что всегда найдутся люди, готовые платить за право быть первыми.

— Это уж точно, — согласилась Таня. — А откуда у вас эта книга?

— Насколько мне помнится, ее сдали в наш магазин вместе со всяким хламом родственники одного скончавшегося старика.

Круг замкнулся. Как и много лет назад, я опять держу в руках книгу с неразрезанными страницами. Как и тогда, не спешу воспользоваться ножом. Есть какая-то непостижная уму логика во всей этой истории, какая-то тайна, которую не могу разгадать. Мне кажется вдруг, что эта книга хранит совсем иной текст, содержащий изложение той единственной истины, к которой давно и тщетно стремится душа.

Я поспешно разрезаю страницы — и горечь разочарования долго не покидает меня.

Досказать осталось немногое. «Семилепестковый лотос» я оставил себе, а приятельнице предложил взамен самую ценную из моих раритетных книг. Это была ошибка. Она книгу взяла, но с тех пор исчезла гармония в наших отношениях. Наши встречи становились все реже и наконец прекратились совсем.

Ночной таксист

Я приехал в Иерусалим прямо из кибуца Ган-Шмуэль, где полгода учил иврит, сочетая занятия в ульпане с подсобными работами. Шел 1966 год. Об исходе евреев из СССР тогда было смешно даже мечтать. Железный занавес хоть уже начал ржаветь, но еще не утратил своей монолитности. В Иерусалиме я никого не знал, и одиночество настолько угнетало меня, что я разучился улыбаться. Фатальное отсутствие денег заставляло браться за любую работу. Я был грузчиком, строительным рабочим, землекопом. В маленькую съемную комнатку в Катамонах обычно возвращался уже под вечер совершенно опустошенный. А потом начались занятия в университете, и у меня осталась лишь одна возможность заработка: ночная охрана. Разумеется, я уставал и не высыпался, но потом привык к такому ритму жизни.

Моя семья репатриировалась в Израиль через Польшу после двух лет пребывания в Варшаве. Так что я хорошо знал польский язык. В Иерусалимском университете было тогда немало польских евреев. Увы, большинство из них не прижились здесь и отправились искать счастья в другие страны.

С Яном я познакомился в университетском кафетерии. Он сидел за столиком один, пил кофе, непрерывно курил и читал книгу. С удивлением я увидел, что это польский перевод «Илиады». Я заговорил с ним на польском языке, что его почему-то не удивило, и попросил разрешения подсесть к его столику.

— Сегодня редко читают эту книгу, — сказал я.

Ян пожал плечами:

— Ну и что? Ее величие от этого не становится меньше. «Илиада» — это величественный храм, недосягаемый для критиков, равнодушный и к хуле, и к похвале. Разве не удивительно, с каким добродушным юмором описывает Гомер богов и людей? Он снисходительно взирает на них свысока, как на малых детей. А с каким изумительным искусством у него выписана каждая сцена. С такой тщательностью в старину расписывали античные вазы.

— Интересно, — сказал я, — что читатель обычно симпатизирует троянцам. Греки же, за исключением Одиссея, изображены Гомером как напыщенные хвастуны.

С тех пор мы с Яном подружились. Высокий. Лицо худое. Глаза голубые. Волосы светлые. Лишь крючковатый нос выдавал в нем потомка Авраама. Он был умен, начитан, импульсивен. Ссорился бурно, но так же бурно мирился. Наше общение продолжалось полтора года. Потом Ян неожиданно исчез. Много лет спустя я узнал, что он умер во Франции.

Россию Ян не любил, а какой поляк ее любит? Русских писателей не жаловал. Однажды он пришел ко мне и сказал:

— Я был в Тель-Авиве в польском букинистическом магазине. Купил сборник эссе Чеслава Милоша, который давно искал. И вдруг увидел на полке сиротливую кириллицу. Какой-то Газданов. «Ночные дороги». Издательство Чехова, 1952 год. Это имя тебе что-то говорит?

— Ровным счетом ничего.

— Ну, я все равно купил ее для тебя.

«Ночные дороги» я прочел залпом в тот же день и был потрясен. Прежде всего, языком. Фразы текли с непринужденной естественностью, прозрачные, как горный ручей, расцвеченные самоцветами точных метафор. Поразил меня и литературный прием, характерный для почти всех произведений Газданова: перенос центра тяжести с события на его восприятие. И конечно же, удивительный сюжет, открывающий перед автором почти неограниченные возможности.

Герой «Ночных дорог» работает в Париже ночным таксистом. В романе нет фабульного единства. Внешняя канва этой удивительной книги представляет собой калейдоскоп случайных встреч, наблюдений и размышлений. Глубинный же ее уровень изображает метафизический ночной Париж и путешествие героя по темным маршрутам собственного подсознания.