Ошибка Нострадамуса - [123]

Летом 1914 года, когда Россия готовилась отпраздновать столетие со дня рождения Лермонтова, началась Первая мировая война.

Летом 1941 года, когда отмечалось столетие со дня его гибели грянула Великая Отечественная.

И наконец, в 2014 году, когда отмечался двухсотлетний юбилей поэта, Путин аннексировал Крым и развязал военные действия на Украине. Ну, разве не мистика?

Впрочем, о Лермонтове сказано и написано более чем достаточно, а вот о его убийце Мартынове известно немногое. В той иной жизни нам внушали, что он был крайне ограниченным и слабовольным человеком, примитивным неудачником, страдавшим комплексом неполноценности, жалким ничтожеством и графоманом.

Чепуха все это. В свои 25 лет Мартынов был уже майором, в то время как Лермонтов только поручиком. Какой уж тут неудачник. Дураком он тоже не был. С дураком Лермонтов бы не дружил. К тому же образование Мартынов получил блестящее. И пусть в истории русской литературы проклято его имя, он тоже был не чужд музам. При желании можно и у него найти отменные строки. Судите сами:

Я клянуся Муллой,

И кровавой каллой,

И отрадой небесных лучей,

В этом мире Творца

Нет прекрасней лица,

Не видал я подобных очей!

Их чернее едва ль

Вороненая сталь

Дагестанских тяжелых клинков,

И в тревожные дни

Сыплют искры они,

Как об камень удары подков.

За год до роковой дуэли Лермонтов и Мартынов служили в Чечне, в спецназе того времени. Оба выполняли кровавую и грязную работу и делали ее на совесть. Совершали набеги на немирные аулы в горных труднодоступных районах, сжигали сакли, убивали всех, кто попадал под горячую руку. Сохранилось свидетельство о том, что, когда Лермонтов возвращался из очередного набега, рукава его белой бекеши были красными от крови.

И Лермонтов, и Мартынов отразили этот период своей жизни в творчестве. Лермонтов в стихотворении «Валерик», а Мартынов в поэме «Герзель-аул». Разумеется, стихи Мартынова не выдерживают никакого сравнения со стихами Лермонтова. А чьи, спрашивается, выдерживают?

Сам Мартынов говорил, что «злой рок» сделал его убийцей Лермонтова. Немало написано об их дуэли, и все-таки окружает ее какая-то мистическая тайна, которую нам не дано разгадать.

Лев Толстой, уже в глубокой старости, как-то обронил, сидя на скамье в Ясной- Поляне: «Эх, Лермонтов, Лермонтов. Если бы он был жив, то не нужны были бы ни я, ни Достоевский».

Мартынов пережил убитого им гения на тридцать четыре года. Женился по любви, у него было одиннадцать детей, но свое имение покидал редко. Был угрюм, печален и молчалив, и радость жизни покинула его. Каждый год в день дуэли он заказывал молебен за упокой души «раба божьего Михаила», после чего напивался, закрывшись в своем кабинете. Однажды в день дуэли Мартынов получил от кого-то по почте портрет убитого им поэта и чуть не сошел с ума.

Умер он в возрасте шестидесяти лет и похоронен в фамильном склепе Мартыновых в селе Иевлево. Но не суждено было его праху покоиться с миром. В 1924 году в усадьбу Мартыновых была переведена Алексеевская колония для беспризорных. Ее ученики, узнав, кто здесь похоронен, вытащили из могилы останки Мартынова и выбросили в контейнер для мусора. Склеп же сровняли с землей.

Лонгинов

«Широк русский человек. Я бы сузил». Этот лапидарный афоризм Достоевского вполне относится к Михаилу Николаевичу Лонгинову — известному в свое время литератору, писателю, поэту, мемуаристу, библиографу и историку литературы. Но это еще не все. Лонгинов был также видной политической фигурой, крупным чиновником, губернатором, и в довершение своей блестящей карьеры, главным цензором России. Этот пост он занимал около четырех лет — с 1871 года и до конца жизни. Именно в этой должности он снискал ненависть либеральных кругов, к которым сам когда-то принадлежал.

А был он в молодости вольнодумцем, циником, жуиром, светским денди и всеобщим любимцем. Принадлежал к кругу журнала «Современник» — священному писанию тогдашней либеральной России. Лермонтов, Некрасов, Тургенев и Дружинин были его закадычными друзьями. Некрасов охотно печатал его повести и водевили. Но подлинную известность принесли ему «срамные стихи и поэмы», настолько непристойные, что небезызвестный Барков, если бы знал их, то умер бы от зависти.

Несмотря на определенные способности, проза и серьезные стихи Логнинова лишены глубины и оригинальности, а его любовь к искусству так и не переступила границ забав дилетанта.

Писал Лонгинов легко и окрыленно, но литературный труд, требующий мобилизации всех духовных ресурсов, был чужд его натуре. Легкий, как пробка, блестящий, как мыльный пузырь, он всегда находился на поверхности жизни.

И вдруг с этим человеком произошла труднообъяснимая метаморфоза. Он «сжег, все чему поклонялся, и поклонился тому, что сжигал». Проклял «Современник» и бывших своих друзей и коллег. Его яростные инвективы против либеральной интеллигенции и некрасовского журнала заслужили высочайшее одобрение, и он получил пост главного цензурного цербера России. Лонгинов полностью оправдал монаршее доверие. С яростной строгостью, со священным трепетом исполнял он свои обязанности. С каким-то нечеловеческим рвением, с исступлением вытаптывал он любые ростки инакомыслия. Его бывшие друзья с удивлением отметили, что этого человека словно подменили. С фанатической злобой обрушился он на свободу печати, запрещая все, что только мог запретить. Он даже хотел воспрепятствовать изданию русского перевода «Происхождения видов» Дарвина. Именно по этому поводу Алексей Константинович Толстой написал язвительное стихотворное послание М. Н. Лонгинову о дарвинизме: