Ошибка «белого стрелка» - [17]

На вечернем автобусе Зырянов поехал встречать Лесю и Олежку. Остановка была недалеко от садика, дорожка туда хорошо просматривалась.

Леся вышла точно в условленное время, держа сына за руку. Кажется, все нормально.

Стоп! Из-за ограды садика показался высокий мужчина, он смотрит точно в спины женщины и ребенка, прибавляет шаг, наверняка желая догнать их…

— Олежка! — Женька выбежал на дорожку, раскинул руки навстречу пацану, но при этом не сводя глаз с того, кто шел следом за Лесей.

— Дядя Женя! А мы сегодня из пластилина драконов делали!

Высокий мужчина резко остановился, потом развернулся и пошагал в обратную сторону. Свернул за тот самый угол, откуда и появился.

Леся уловила настороженный взгляд Зырянова, лицо ее тотчас стало строгим, она быстро обернулась, но никого уже не увидела.

— Ты что-то заметил? — спросила тихо, чтоб не услышал сын.

— Нет. Просто излишнее рвение проявляю.

Автобус оказался заполненным наполовину. Пассажиры, почти не скрывая любопытства, косились на Женьку.

— Этим маршрутом одни и те же ездят, — пояснила Леся. — Все друг друга знают, вот новенького и рассматривают.

— А кроме меня незнакомых в салоне нет?

— Нет.

Женька прикрыл глаза, пытаясь вспомнить лицо на фотографии с визитки Эдуарда Пилявина, которую им отдал старик, охранявший Павла. Точно утверждать, конечно, трудно, но схожесть с этим, сегодняшним, кажется, есть. Надо быть на стреме.

— Ты не заснул, Женя? Наша остановка…

Вечер выдался тихим и снежным.

Зырянов после ужина вышел во двор, выбрал очень удобную позицию у забора: сам оставался в тени, но хорошо видел в оба конца улицу, освещенную редкими фонарями.

На дороге со стороны города показались огни машины. Не доезжая до крайнего дома, та остановилась на обочине: точно так же поступил и Макаров, когда они накануне ездили в Топчино. Марку легковушки можно разглядеть. Кажется, «Жигули». Нет, «Таврия».

Лампочка на миг осветила салон и тотчас погасла. Приехал один человек. Вот он вылезает, высокий, лет тридцать… Тот самый, который хотел догнать возле детского садика Лесю. Так, подходит к калитке их дома, смотрит в окно. Конечно, можно подождать и посмотреть, что он собирается сделать дальше, но очень уж удобно стоит этот тип, всего в трех шагах. Остается перемахнуть через забор…

Глава тринадцатая

— И до Москвы, небось, слух уже дошел, как я там погорел?

— Погорел? На чем?

— На естественном отборе! — Шиманов засмеялся, включил правый поворот и въехал в тихий узкий переулок. Остановился почти сразу же, взглянул на часы. — У нас с тобой есть минут десять, так что можем поболтать на вольные темы. Значит, не слышал, как я в Чечне фраернулся?

Макаров покачал головой.

— Ночью пошли мы на операцию. Разведка с вечера донесла, что «духи», бля, гранатометчиков посадили там, где на следующий день наши должны были пройти. Ну, пяток зеленых гвардейцев с «шайтанками» мы взяли без шума и пыли, а у одной точки завязалась перестрелка, и двоих моих ребят не очень сильно, но осколками посекло. В кровищи они… Возвращаемся мимо вертолетной площадки, «Ми-8» уже лопастями воздух рубить начинает, я туда: возьмите, мол, раненых. И тут прапор, бля, нарисовался: не могу, груз ценный везу, посторонних на борту не должно быть. Я хотел уже рукой махнуть, а мой боец шепчет: «Товарищ подполковник, я уже рассмотрел этот ценный груз: телевизоры, холодильник, ящики с консервами… Мы все там разместиться при желании сможем». Я к прапору: ты совесть-то имей, бля. А у того морда лоснится, от значимости своей светится. Это, говорит, генерала, и фамилию называет, имущество, и прошу сюда не соваться. Это прапор мне, подполковнику, говорит и в зубах при этом спичкой ковыряет: чихал, мол, я на вас.

— Интересно…

— Чего ты интересного в этом увидел?

— А то, что ты чихи стерпел.

— Кто тебе об этом сказал? Ты же меня, Олег, знаешь, я тонкий дипломат, я прапору с особым почтением стучу по сытой морде, при этом прошу передать генералу мои уверения в том, что телевизоры его от задержки не прокиснут, произвожу, как сам понимаешь, естественный отбор, то бишь все эти коробки, бля, выбрасываю на траву, усаживаю в вертушку раненых бойцов… А на следующий день на меня собак спустили. Приехал хрен один и чуть ли не погоны с меня срывать начал. Про субординации, про уставы беседу повел. Ну я ему, бля, и высказал. Одни, говорю, тут кровь проливают, а для других, значит, война — мать родная, место, где поживиться можно. И на понт его взял: уже, мол, об этой истории журналистам известно, а они ребята дошлые, обязательно докопаются, чья аппаратура была в вертушке и куда шла. Хрен-то этот побелел, позеленел. Считай, орет, что ты уже не служишь, а сам быстренько в машину — и ходу… Так что я скоро тоже могу пополнить ряды пенсионеров, и будем мы с тобой сажать картошку по веснам.

— Ты так говоришь, будто эта история не закончилась, — сказал Макаров. — Думаю, тот генерал забыл уже о тебе.

— Дай-то Бог. Тогда и я его забуду. Хоть все это и подленько, конечно, но спишем на войну. Не все, правда, списать можно.

— Это точно. Видишь, документами убитых торгуют, твари.

— И оружием для убийц.