Ошибись, милуя - [2]

У барака зазвенели котелками и ведрами — с полковой кухни принесли завтрак.

На позиции второго расчета, за кустами шиповника, появились люди, и были слышны их голоса. Огородов прошел дальше своего поворота, чтобы как-то развлечься, и в этот момент его окликнули: на другом конце дорожки стоял фельдфебель Золотов, тугощекий и розовый щеголь, ловкий в движениях, особенно когда стукает каблуками и прикидывает руку к козырьку сдвинутой на бровь фуражки.

— Огородов. С поста — марш!

Солдат вертко берет фронт, вскидывает винтовку на плечо и высоко заносит ногу для строевого шага, но Золотов вдруг не по-уставному торопит:

— Быстро давай. Чего еще… Это ты, Огородов, ставил зажимные болты на орудиях нашего дивизиона?

Огородов, обрадованный концом смены, не понимает фельдфебеля, смотрит на него немного сверху своими большими изумленными глазами.

— Что буркалы-то выпучил? — кричит Золотов, но солдат и в самом деле туго соображает от бессонницы.

— Кто у вас, дьявол, выдумал эти болты?

— На той неделе которые?

— На той, на той, черт вас разберет.

— Да вроде бы я. Так и есть, господин фельдфебель, мое дело.

— Вот иди сейчас. Сам полковник приехали. Черти не нашего бога. Шкуру-то спустят, соколик. Иди давай.

При слове «полковник» у Огородова что-то отнялось на нутре, он весь ослаб и, держа винтовку у ноги, не сразу взял размашистый шаг фельдфебеля, бессмысленно повторяя навязавшееся слово: «Болты, болты, болты…» Сырые и оттого тяжелые полы шинели надоедливо мешали коленям.

Фельдфебель по каменистой тропке меж кустов шиповника привел его на позицию второго расчета. В усыпанном песком и твердо утоптанном ровике возле орудия ударил шаг на всю подошву, а доложив, развернулся направо назад, и солдат Огородов, стоявший за ним, оказался с глазу на глаз перед свитой офицеров. И полковник, и чины помельче — все слились для солдата Огородова в одно враждебное лицо. Все стояли навытяжку, только один полковник по-домашнему спокойно разбирал кончиками пальцев завесившие его рот седые усы. С него Огородов уже не сводил больше глаз.

Офицеры в нарядных, из тонкого и плотного сукна, шинелях, в погонах, шитых золотом, сапогах на высоком подборе, сами чисто выбриты, но солдат ничего этого не видел — только остро чувствовал, что он, в своей жесткой грязной шинели и разношенных сапогах, с немытой и за ночь натертой воротником шеей, — весь пережеван другой жизнью и, неуклюже громоздкий, в чем-то виноват перед всеми. Надо было хоть наскоро поправить на себе фуражку, ремень, подвинуть от пряжки тяжелый подсумок, но было уже поздно — так и обмер в стойке, давясь нахватанным на бегу воздухом.

Худощавый полковник добродушным взглядом, по-стариковски острым, окинул солдата, крякнул и, откинув легкую полу шинели, подбитую красным шелком, одними пальчиками достал из кармана туго натянутых брюк платок. Опять сухо крякнул в него, потыкал в завесь усов.

— Солдат, э-э…

— Огородов, ваше высокоблагородие, — подсказал фельдфебель Золотов, каменея на своем месте.

— Кто тебе, солдат Огородов, велел ставить дополнительные болты? Э-э…

— Командир батареи сперва не соглашались, но когда увидели в деле…

— Это потом, — прервал его полковник и растряхнул на пальцах обеих рук свой платок, кашлянул в него. — Ты ответь мне. Чье начало? Начало?

— Между собою мы, ваше высокоблагородие. Мы так рассудили. Стреляем по открытым целям, угол меняется мало. И после пристрелки грубая наводка годна к малому… А при стрельбе время дорого.

— А чертежи кто исполнял? Расчеты? Э-э.

— Сами, ваше высокоблагородие.

— Бестолков ты, однако, братец: все мы да мы. Кто же все-таки?

— Я, выходит.

— Так и скажи. Ты что ж, грамотен?

— Так точно, грамотен. Да ведь я четыре года в артиллерии. А к баллистике с первого дня приохочен.

— А до службы? Э-э.

— В наших местах, ваше высокоблагородие, много ссыльных. Народ все ученый. Возле них знай не ленись.

— Много? В самом деле?

— Так точно. Много.

— Слышали, господа? Э-э, — полковник обернулся к офицерам и развел руками, — А мы грамотных днем с огнем не находим. — Полковник остановил свой взгляд на пожилом и толстом штабс-капитане, который усердно потянулся рукой к козырьку, высоко и некрасиво вздирая локоть.

— Павел Николаевич, голубчик, как вам кажется? Э-э.

— Феномена, ваше высокоблагородие, не нахожу, однако идея очевидна и достойна всякого внимания.

Полковник свесил руки по швам, утянул подбородок:

— Благодарю за службу, рядовой Огородов. Спасибо, голубчик.

— Рад стараться, — гаркнул солдат и вздохнул широко и свободно.

Офицеры, обходя и еще раз оглядывая необыкновенного солдата, направились к земляным ступенькам на выход с позиции, а фельдфебель Золотов подвинулся к Огородову и ткнул в спину:

— Как стоишь-то, истукан? — И крикнул шепотом: — Кру-гом!

Три экипажа, стоявшие на дороге, тронулись один за другим, и Огородов рукавом шинели вытер со лба пот.

Повеселевший фельдфебель бил кулак о кулак, не снимая перчаток, лип к солдату с пустяками:

— Видел, а? Небось перетрусил? Маму небось вспомнил? А?

Но солдату сегодня выпало нелегкое утро, и было ему не до шуток — глядя на него, посерьезнел и Золотов: