Осенняя заваруха - [27]

Я склонился над Марией. Федор выкарабкался из кресла, сунулся туда же. Мария потускнела, осунулась, а взгляд у нее стал пугающе бессмысленным и тяжелым, таким же, как несколько лет назад, когда ее впервые доставили на "Боевого слона". Только в этот раз меня этот взгляд не напугал, а наоборот, вызвал щемящую жалость. Иваненко тоже взирал на нее с жалостью. Сказал ей:

— Только не залезай ко мне вовнутрь, а то мне себя одного таскать тяжеловато. С тобой-то я, конечно, хоть на край света, если дети отпустят.

И мне:

— Пока дрых в рубке "Адмирала", она охраняла меня с лучеметом. Если бы не она, меня бы грохнули… — и рухнул обратно в кресло. Я держал Марию за слабую руку.

— Как она себя вела? — спросил у Федора.

— Драть ее надо, как сидорову козу, — буркнул связист. — Зажал бы ее промеж ног и выдрал.

— Прям сейчас? — тихонько шевельнулась Мария. — Валяйте, может, мне понравится.

Иваненко только сплюнул с досады:

— Тьфу… Тут, Василич, такое дело. По Осени все еще рыщут ошметки банды Собакина. Захватили заложников. Женщин и детей они на третьи сутки отпустили, даже сопроводили до детского санатория. У них остаются еще четверо мужчин. Собакин куда-то запропастился, а Рыжаков требует с доржиан двадцать миллионов и корабль.

— Это проблемы доржиан. Они эту кашу заварили — пусть расхлебывают.

— Ухлопов ищет Сурепову. Оккупанты обнаружили в казне Осени совсем немного, и Ухлопову закралось подозрение, что исконное правительство казну припрятало. Никого из членов правительства найти не удалось, все будто сквозь землю провалились.

— Интересно.

— Я же так думаю, Матвей, что если кого-нибудь из них удастся найти, ему не поздоровится. Струмилло отказывается распаковывать на заложников собственную казну, то есть казну Очира.

— Ему дорого обойдется жадность.

Иваненко не ответил. Он неподвижно сидел в кресле с раскрытым ртом и глазами. Я испытал мгновенный испуг — не умер ли он?! В палату ворвался Иван Сергеевич:

— А ну все брысь отсюда! Так, заснул. Даже глаза не закрыл. Пригласи-ка пару дюжих ребят, пусть перетащат его на койку в соседнюю палату. А ты иди, иди, нечего здесь пространство загораживать. У меня есть для тебя новость, я сообщу тебе, как только немного освобожусь.

Поздно вечером Иван Сергеевич позвонил мне и просил прийти к нему в каюту. Я застал его сидящим в кресле-качалке и закутанным в теплый плед. Вид у него был усталый.

— Я вот о чем хотел тебе сказать, — сказал он, пока я сам себе наливал чай, а заодно и профессору. — Ученик моего старого друга опубликовал результаты своих многолетних исследований. Он офтальмолог, Матвей.

Я насторожился.

— Он вернул зрение уже трем пациентам, слепым от рождения.

— Ну и что? Слепым уже давно возвращают зрение.

Я пристроился на пуфик напротив Ивана Сергеевича. Этот пуфик у Качина был мой, продавленный и очень удобный.

— Не совсем так! Не во всех случаях. Этот врач имплантировал им новые глаза, которые вырастил в лабораторных условиях. Восстановил… как это проще сказать… нервные связи. Пациенты сейчас находятся под наблюдением, результаты обнадеживают.

Я ощутил разочарование и заявил:

— Это не мой случай. Я не слепой.

— Какое это имеет значение? На свете есть человек, способный поменять пациенту глаза. Заменить их другими. Скажу больше: он может вырастить твои собственные глаза. Каждая твоя клеточка несет информацию…

И рявкнул из-под пледа сердито:

— Ты меня слушаешь?! Он трем человекам вернул зрение, трем безнадежно слепым!

— Только троим? А скольким не вернул?

— Он давно уже работает в этом направлении, но помогать пациентам он отважился только теперь, когда стал полностью уверен в успехе операции.

— Ты думаешь, в моем случае это возможно? — отозвался я. — Ты же сам говорил, что мой организм подстроился под мои глаза. Ладно, предположим, пересадить новые человеческие глаза теперь возможно. А как это отразится на моем организме?

Качин сердито фыркнул и забурчал:

— Если так и будешь сидеть, сложа руки, ничего не узнаешь.

— И что я должен делать? — спросил я, хотя знал, что именно Иван Сергеевич мне ответит.

— Надо лететь туда, к Селиму. Селим ибн Баязид аль-Абоси, офтальмолог с мировым именем, доктор медицинских наук. Он живет на Фаине, не на Земле.

— На Фаине христиан не очень-то жалуют.

— Что может случиться с христианином на Фаине? Не мели чепуху, Матвей. Что-то я не пойму, куда ты клонишь.

— Видишь ли, Сергеич, у меня нет достаточных стимулов, чтобы подвергать себя медицинским исследованиям и тем более демонстрировать кому-то свое уродство.

Я разозлился на себя за то, что вынужден расстроить старого человека. Ведь будет переживать, потеряет сон! Он уже заворчал слезливо:

— Ишь ты, стимулов ему недостаточно…

— Иван Сергеевич, пусть остается, как есть. Я уже двадцать лет такой, уже привык. Заводить семью не собираюсь. Какой из меня семьянин? К тому же неизвестно, чем кончатся такие исследования, так что суетиться ни к чему.

— Двадцать лет, пфи! — фыркнул Качин презрительно. — Кстати, некоторые мои ученики ухитряются жениться в семьдесят лет, да еще и детей заводят! Стоит вернуть человеческий облик хотя бы ради этого!

Я не хотел тратить время на пустопорожний разговор и едва сдерживал раздражение. Еще я испытывал недовольство собой, а это тоже раздражало.