Осенняя история - [29]

Лючия бросилась в мои объятия, рыдая. Как я ответил на ее порыв, с какой благой решимостью и волей, легко себе представить; легко вообразить и наши лучезарные мечты, скрепленные нерасторжимой клятвой верности.

— А теперь послушай, — продолжила Лючия. — Ты не думай, я ведь прекрасно понимаю, что у меня далеко не все в порядке, что нервы у меня пошаливают, — кажется, так говорят? И ум временами заходит за разум. А вообще-то не очень, я же такая смышленая, такая добрая, хоть и убила тех птенчиков и тот цветок. Ты думаешь, я смогу выздороветь? Именно ты должен мне помочь. Хватит ли у тебя сил? Да, ты сможешь, сможешь, ведь так?

И снова я отвечал, как мог, на эти жалобные и столь разумные слова.

— Ну, хорошо, — продолжила она без остановки. — Не надо ни о чем говорить. Пусть всегда будет так, как сейчас. Посмотри, посмотри на мою руку. Нравится? Разве не хороша? Ты чувствуешь, что иногда я говорю прямо как мама? О Боже, как она сейчас злится… она здесь, она грозит мне. Пускай, ничего уже не поделаешь, чему быть, того не миновать. Так тебе нравится эта ручка? Тогда поцелуй ее. А это ушко? Поцелуй и его. А эта ножка? — Взмах ноги — и шелковая туфелька слетела на пол. — Что ж не целуешь? Целуй, не мешкая, все, что тебе по нраву во мне. Сударь, без промедления лобзайте все, что в моей особе радует ваш взор…

Все это, все эти простодушные порывы и были нашим мимолетным счастьем.

Глава восемнадцатая

Мы были счастливы, когда…

Немного погодя Лючия стала хмурить брови и потирать виски ладонями, так, словно ощущала глухую боль. Мучительным движением она ежеминутно запускала пальцы в волосы. Раз-другой пожаловалась на холодок в затылке. На исходе своего рассказа Лючия содрогнулась легкой дрожью, которую я приписал вполне естественным причинам. Внезапно я увидел, как закатились ее глаза. Остекленевший взгляд застыл в орбитах и тотчас снова закатился. Сквозь сомкнутые губы прорвался жуткий вопль, нечеловеческий, ужасный рев. Лючия повалилась как подкошенная, и я успел лишь подхватить ее. Еще мгновение — и это хрупкое и легонькое тельце подпрыгивало, билось, сотрясалось в невыносимых корчах. Их бешеную, сверхъестественную силу я укротить не мог.

Нужны ли поясненья? То был жестокий приступ всем хорошо известного недуга. Она пыталась укусить себя за руку — я не сумел ей помешать. На нежных губках выступила пузырящаяся пена, окрашенная тусклой кровью: наверное, Лючия прикусила и язык Что к этому прибавить? С неизъяснимою душевной болью я смотрел на воплощение моих нежнейших чувств, низринутое до последнего предела, куда способна пасть людская плоть. Но тем сильнее я ее любил. Я положил несчастное и дорогое тело на кровать, где еще долго его пронизывали безостановочные судороги, пока совсем не стихли и они.

Постанывая, Лючия приоткрыла наконец глаза, очерченные темными кругами. Первыми ее словами были:

— Ну вот, не хотела говорить, теперь ты и сам все знаешь. Я еще нужна тебе? А от этого я излечусь? Я знала, все складывалось слишком хорошо, так всегда бывает, когда это начинается. Послушай, знаешь, зачем я недавно заговорила о войне?.. Погоди, у меня внутри все гудит… сейчас, только встану… Вообще-то я уже привыкла. Мне никто никогда не помогал… Отец корил меня за эту болезнь, он даже говорил… Что же он говорил? Ну да все равно… — Пошатываясь, Лючия встала. Я поддержал ее. Она, казалось, быстро набирала силы. — О чем это я? Ах да: знаешь, почему вначале я заговорила о войне? Сейчас я это ясно чувствую: сюда идут. Это они, они — солдаты! Смотри… — Она указывала на окно; тут я заметил, что уже светало. — Как быстро они подходят! Совсем недавно были только у подошвы гор. Иди, — затараторила она, глотая звуки, — ступай живее, посмотри, откуда они и как нам быть. Что если они хотят нам зла? Что это за солдаты? Я не вижу…

Не собираясь ей перечить, я двинулся к окну. Вдруг, в подтверждение всей этой небылицы, со стороны ложбины, которая раскинулась недалеко от дома, раздался выстрел, за ним второй и третий…

— Это они! Они уж здесь! Скорее уходи! — в отчаянии крикнула она. — Бог тебя побери, не думай обо мне, меня им не поймать. Беги, любимый, потом вернешься, мы встретимся здесь… Мой милый, не дай мне умереть! Как это высказать, как донести до тебя? Милый, ты нашел меня, мы нашли друг друга… Сейчас тебе надо спасаться, нам надо спасаться. Тебе грозит опасность, понимаешь? Я чую опасность. Уходи, беги… Смотри… — Заламывая руки, Лючия отшатнулась к потайному ходу в шкапе. — Смотри, я схоронюсь, а ты беги, беги ради Лючии. — Она подталкивала меня к дверям. А я стоял как вкопанный, не думая ее бросать. — Смотри, смотри, ты не нашел ее: и с этой стороны пружина, здесь тоже открывается. Теперь я снова затворю.

Она действительно нажала на пружину, спрятанную за филенкой шкапа, шагнула внутрь и надавила на обратную пружину. Проход бесшумно закрывался.

— Прощай, до скорого свидания, — промолвила она и напоследок улыбнулась через силу.

И снова прозвучали выстрелы, напоминавшие скорее перестрелку. Теперь они гремели рядом. Дом осаждали с нескольких сторон.

Проход закрылся. Как быть дальше? Я бросился из дома. Разумнее всего укрыться где-нибудь в полесье (или «улеситься», как говорили здешние повстанцы). Заняв позицию на возвышении, я мог бы наблюдать за всем происходящим и быть заранее готовым ко всякой неожиданности. А главное, я мог бы наблюдать за домом, скрывающим теперь Лючию. Слишком поздно.