Осенний сон - [3]
и безмятежно.
Пожалуй…
ВЕСЕЛЕНЬКАЯ БАРЫШНЯ
Почему-то его здесь зовут Гильом! Это ведь французское имя! Причем же тут Франция!
АНДРОСОВ
Вильгельм, Вильгельм – довольно долговязая история – Виллендряс. А правда ли, что в петербургском корпусе товарищи дразнили Вас уменьшительным «Виля»?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Добродушно смутившись.
Да.
АНДРОСОВ
Да – Виля… А знаете, господа, ей Богу не анекдот, что у нашего милейшего Гильома-Виленьки отец настоящий немецкий кабан, когда нарежется пьян, то ставит его на колени перед доспехами предков и стегает арапником. Это не анекдот, ей Богу! Правда, барон Гильом?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Внезапно вспыхнув, с укором, тихо.
Да, правда.
Возникает неловкий шум между дамами.
ХОЗЯИН
В негодовании – неопределенный звук.
АНДРОСОВ
Смеясь.
Никак не может ому простить высокоидейный отказ от военной службы! Серьезно но анекдот! (К Вильгельму). Ведь я верно рассказал – арапником?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Борется минуту с самим собою, потом тихо, но очень внятно.
Арапником.
Очень неловкая пауза. Тамара и Дина умышленно гремят ложечками и чайной посудой.
ТАМАРА
Со страстным негодованием правды, почти плача.
Это прекрасно, барон Гильом. Это прекрасно, что Вы отказались от военной службы!
ВИЛЬГЕЛЬМ
И потом я не могу видеть крови и раненых.
ТАМАРА
С досадой и укором. Гильом!
ОРЛОВ
Когда меня единственный раз ударили, я того человека чуть не зарубил шашкой!
АНДРОСОВ
Да, и представьте, заметьте – самое занимательное в истории. Барон живет годы у своего отца – и но уйдет, и необыкновенно послушный мальчик.
ДИНА
Это уж как бы мученичество?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Стал вдруг очень похож на сконфуженного немецкого юношу. Внезапно с осенней ясностью – смущенно и свято.
И там был кролик – я из за кролика – я боялся, что он потеряется и что ему будет худо в моих скитаньях. Я не мог уйти, пока он был жив.
Всеобщее некоторое замешательство.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Я думал, все надо сносить, раз дано.
Нежно вспыхивает и закрывает на мгновение длинными пальцами своих больших, но слабых рук, лицо.
ТАМАРА
Зачем же сносить, когда бессмысленно!
ВИЛЬГЕЛЬМ
Тихо и покорно.
Может быть, я ошибался.
АНДРОСОВ
Тамаре.
Ах, не удивляйтесь и не негодуйте. Это высшая доброта и смирение, а мученичество – та же самая…
ВИЛЬГЕЛЬМ
Вскакивает, сжимая кулаки.
Вы скверный! Как Вы смеете так раздеваться при всех и раздевать других!
АНДРОСОВ
Защурившись.
Ого? Ну, я думаю, раздеться кое для кого – особый смак. Как это, некий рыцарь легенды? Рубины, ведь это символ крови. (Хозяину). Не правда ли, профессор?
Неловкая пауза.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Я прошу у Вас прощенья г. Андросов – я был резок.
Андросов иронически щелкает шпорами.
ГИЛЬОМ
Со странной очень далекой и недоуменной улыбкой.
Вы были правы.
На шее у нею странно горит красная полоса. Внезапно у него руки наполняются у всех на глазах красными, как рубин, розами. Он почтительно отдает их дамам, и тихо уходит в сад, закрыв лицо руками
БАРЫШНИ
Откуда у него явились розы? Мы не заметили!
ЗАНАВЕС.
Сцена представляет сад.
Листья падают, сверкая. Тамара в саду одна. Входит Вильгельм.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Я помешал Вам?.. Я сейчас уйду…
ТАМАРА
Несколько задорно.
Ничуть. – А мы вчера катались на лодке!
ВИЛЬГЕЛЬМ
Я принес Вам красивые зернышки. Это зернышки мальвы.
ТАМАРА
Не глядя, сухо.
Да, это зернышки мальвы.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Я но был у Вас долго, потому что работал… Извините, я сейчас уйду… Тамара я хотел давно Вам сказать: вы себя плохо любите!
ТАМАРА
Вы оборвали мне платье. Вы наступили мне на платье, оборвали его.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Страшно смутившись, умоляюще, почти убито.
Ах, простите, не сердитесь-же. Вы сердитесь?..
ТАМАРА
Нет, у меня просто оборвано платье и это неприятно…
ВИЛЬГЕЛЬМ
Покорно.
У Вас но оборвано платье, фрейлейн Тамара.
ТАМАРА
Да, я знаю – у меня не оборвано платье.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Вы чего-то хотите, чего я не могу Вам дать. Все равно помните, что я люблю Вас и потому счастлив, – что я счастлив и благодарю Вас.
Голос корнета Орлова с веранды страстно.
ГОЛОС ОРЛОВА
ТАМАРА
С минуту тоскливо думает, потом бежит на веранду.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Печально бросает зерна на песок, ходит по сцене, потом, протянув руки, словно убаюкивая кого-то.
Как светло и покорно гаснут листья! – Как трепещут!
Вздрагивает, видя Дину.
ДИНА
Вильгельм, я хотела с Вами поговорить – почему Вы стали так редко бывать?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Я теперь побольше занят, фрейлейн Дина.
ДИНА
Нет, Гильом, Вы не заняты, я знаю, – как это грустно! Мы гораздо больше знаем о Вас, чем Вы думаете. Вы только зажигаете лампу у себя, как будто работаете, а сами Вы даже не бываете дома все эти вечера.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Ну, даже если и так. Нет, верьте, не грустно, совсем но грустно. Я просто не хочу здесь мешать – понимаете? Я чувствую, что я невольно мешаю, – а то бы я не прятался. Только мне бы надо забраться выше – даже значительно выше. А боль? Всякая боль радостна – потому что она священна. Я очень счастлив – я очень люблю.
ДИНА
И Вы можете быть по прежнему счастливы и между нами?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Да, видите, я может быть и не был еще никогда так счастлив… Ну, словом, я теперь всегда могу быть счастлив. Я и Орлова очень люблю – Вы не думайте: он так мало понимает, и он очень добрый!
