Осенний призрак - [30]

«Трусы», — думает она, обнимая Аббаса. Он маленький и мягкий. Туве представляет на его месте свою маму, которой, чтобы утешиться, достаточно ее объятий и заверений в том, что все будет хорошо.

«Квартира Акселя Фогельшё поражает роскошью, если говорить языком агентов по недвижимости, — думает Малин. — Однако все это — лишь жалкий отблеск великолепия замка Скугсо».

Один вид панелей и лоснящихся толстых ковров с замысловатым восточным узором вызывает в ней новый приступ головной боли. Настоящие и дорогие, совсем не похожие на те, с аукционов, что лежали на полу в квартире ее родителей. Потертая кожа кресел мерцает в свете хрустальных люстр и канделябров.

Перед Форс в кожаном кресле сидит мужчина с почти докуренной сигаретой в правой руке.

«Ему около семидесяти, — замечает про себя Малин, — и он правша».

Старик — само достоинство. Форс пытается вести себя спокойно, а не напрягаться, занимая оборонительную позицию, как всегда, когда ей приходится иметь дело с людьми, стоящими выше ее на социальной лестнице. Ничего не изменилось. Возможно, социал-демократам и удалось создать некую видимость равенства в этой стране, но это лишь тонкая, прозрачная и фальшивая оболочка.

Над панелями в ряд висят портреты предков Акселя Фогельшё. Властные лица, орлиные взоры. Много военных. «Все здесь свидетельствует о том, что Аксель Фогельшё осознает свое превосходство над всеми нами, остальными. Или это только мое предубеждение?» — думает Малин.

И в Швеции начала третьего тысячелетия по-прежнему чувствуется сословное неравенство. Может, даже большее, чем когда бы то ни было, поскольку якобы существует политическая воля всех уравнять. Но чего стоят эти усилия, если у бедняка не прибавится денег?

Они повторяют, что у всех у нас одинаково голубая кровь, что всем нам одинаково хорошо. Так часто, что это звучит как истина. При этом люди с деньгами все богатеют, несмотря ни на какие кризисы.

«И все наше общество пронизано этой ложью, — думает Малин. — И поэтому у человека возникает чувство, что он обманут, отвержен, что им пренебрегают. Вот и я, вероятно, в глубине души тоже ощущаю, что меня топчут ногами, а я того не замечаю.

Я лишена права голоса от рождения. А тот, кого лишили возможности говорить или не желают слушать, может прибегнуть к насилию. Я видела такое тысячу раз».

Малин смотрит на портреты на стенах гостиной Акселя Фогельшё, а потом на самого графа, дородного и краснощекого, с самодовольной, высокомерной улыбкой на лице.

Есть деньги новых богачей, вроде Петерссона, и старых, вроде Фогельшё. В чем между ними разница, собственно говоря? И что значат наследственные привилегии в современном обществе?

— Было очень мило с вашей стороны согласиться встретиться с нами, — говорит Малин, устраиваясь в невероятно удобном кожаном кресле.

Аксель Фогельшё тушит свою сигарету, его улыбка непритворно радушна.

«Он желает нам только добра, — думает Форс. — И со всеми своими привилегиями может себе это позволить».

— Разумеется, я согласился. Я знаю, зачем вы здесь. Когда услышал по радио о Петерссоне, понял, что ваш визит только вопрос времени.

Харри сидит рядом с Малин. Он собран. Даже на него подействовала естественная уверенность в себе старого графа.

— Да, у нас есть основания полагать, что он был убит. Поэтому по вполне понятным причинам мы хотели бы кое о чем вас расспросить.

— К вашим услугам.

Аксель Фогельшё наклоняется вперед, словно для того, чтобы продемонстрировать свою заинтересованность.

— Во-первых, — начинает Малин, — что вы делали сегодня ночью и рано утром?

— Вчера вечером я был у своей дочери Катарины, мы пили чай. Около десяти я ушел домой.

— А потом?

— Был дома, если это можно так назвать.

— Кто-нибудь может это подтвердить?

— С тех пор как умерла моя жена, я живу один.

— Ходят слухи, — говорит Харри, — что ваша семья обанкротилась и именно поэтому вы были вынуждены продать Скугсо Петерссону.

— И кто же распускает эти слухи?

Взгляд Акселя Фогельшё озаряется внезапной злобой, которую он тут же берет под контроль. «Плохая идея утаивать то, что известно всем», — замечает про себя Малин.

— Этого я сказать не могу, — отвечает Харри на вопрос графа.

— Пустые сплетни, — продолжает Аксель. — То, что написано в «Коррен», — вздор. Мы продали замок, потому что пришло время, он уже сыграл свою роль нашего родового гнезда. Настала новая эпоха, и прежний стиль жизни отстал от времени. Фредрик работает в Эстгётабанке, Катарина интересуется искусством — они не хотят заниматься сельским хозяйством.

«Ты лжешь», — думает Малин и вдруг вспоминает недавний разговор с Туве. Ей становится не по себе оттого, что она так холодно говорила с дочерью, не смогла преодолеть себя и так и не сказала того, что действительно было нужно. Как ты могла, Форс? Как так можно?

— То есть все прошло спокойно? — переспрашивает она Фогельшё. — И никаких проблем?

Граф продолжает, не обращая внимания на ее вопрос:

— Я никогда не встречался с Петерссоном в связи с продажей Скугсо, этим делом занимались адвокаты. Но у меня сложилось впечатление, что он из тех нуворишей, которым непременно надо жить в замке. Вероятно, он и понятия не имел, сколько это требует усилий, даже если ты достаточно богат, чтобы нанимать рабочих.