Осенний безвременник - [18]

— Судить об этом позвольте нам самим.

— Вы напрасно тратите своё время. И моё.

— Почему вы принесли Люку деньги? — резко спросил Симош.

— Он шантажировал меня.

— Чем?

— Это мои личные дела.

— Сколько он у вас вымогал? — спросил Ольбрихт.

— Две тысячи. Я должна была вечером принести их ему на дачу.

— И что же?

— Я принесла.

Симош думал. Пять лет назад Она была любовницей Рандольфа! Не связано ли вымогательство Люка именно с этим? Однако невероятно, чтобы по такой причине у этой женщины можно было выманить две тысячи марок. Может быть, это новая уловка?

— Ну, вы отдали Люку деньги. Что же было дальше?

— Он положил их в железную банку. Там уже лежали какие-то деньги. Видимо, он многих обобрал таким образом. Я обозвала его мерзким мошенником.

— Он это стерпел?

— Даже рассмеялся.

— Дальше?

— Он погасил свет, чтобы меня никто не видел, и я в темноте спустилась в сад. По соседству открылось окно, и женский голос окликнул меня, назвав фрау Люк. Я испугалась, потому что фрау Люк примерно два года как умерла, и буквально бросилась бежать.

— Куда?

— К участку господина Рандольфа.

— Почему не на улицу?

— Мне хотелось побыстрей убраться с глаз этой жуткой особы, которая назвала меня фрау Люк.

Неожиданно Симош сказал:

— Идите домой.

Она в замешательстве посмотрела на него, встала и взяла из рук Ольбрихта свой жакет. Движения её были непринуждёнными. Покидая кабинет, она не сказала «до свидания», лишь кивнула в ответ на слова полицейских.

— Неприятная женщина, — буркнул Ольбрихт, едва за ней закрылась дверь. — Преподносит одну ложь за другой с таким спокойствием и наконец признаётся в том, что нам уже известно.

— Но что за всем этим скрывается? Она беспокоит меня. Прикажу понаблюдать за ней некоторое время. Когда вы вернётесь из Берлина, выясните, что она от нас скрывает. Вы собрали свою коллекцию фотопортретов?

Ольбрихт снял с вешалки пальто, надел его и похлопал по верхнему карману:

— Она у меня, так сказать, на сердце. Через полчаса наш гонщик стартует в Берлин:

Он хотел было выйти, но старший лейтенант остановил его.

— Минуточку. В каком вы опять виде? Уберите-ка руку с того места, где должна быть пришита пуговица.

— Она вчера вечером…

— Значит, в вашем распоряжении была целая ночь, чтобы пришить её. Быстро в секретариат! Пусть выручают из бедственного положения.

Ольбрихт с удивлением посмотрел на своего начальника, который, как всегда, был в безупречном костюме, кремовой рубашке и при галстуке.

— Не можете, что ли, быть немного понеряшливей, чтобы понимать нашего брата? — пробурчал он, выходя из комнаты.

8

На дворцовом острове в Кёпенике[6] царила осень. На озере Вайсензе берлинцы кормили лебедей и уток. В Панковер-парке много людей сидело в пальто на скамейках, подставив лица бледному осеннему солнцу.

Лейтенант Ольбрихт с удовольствием посидел бы в парке или покормил уток. Он был бы не прочь и погулять по Шлоссинзель[7] или по Алексу[8], посмотреть на торопливо снующих берлинцев с пакетами для покупок в руках и туристов, обвешанных фотоаппаратами. Однако ему нужно было в очередной почтамт — почтамт на Ратхаусштрассе. И опять неудача. Никто не мог вспомнить Олафа Люка, несколько дней назад снявшего здесь со счёта шесть тысяч. Лейтенант понял: чем крупнее и оживлённее почтамты, тем у него меньше шансов на то, что Люка вспомнят.

Ольбрихт брёл по Ратхаусштрассе. Пусть водитель немного подождёт. Откуда ему знать, сколько времени требуется для розыска? Само слово «почтамт» уже наводило на Ольбрихта грусть. Берлин — город почтамтов. И за полдня ему предстоит посетить все те, которые Олаф и его сообщник— а в том, что таковой имелся, лейтенант был твёрдо уверен — обобрали в течение двух дней, заполучив шестьдесят тысяч марок. Правда, у Люка дело шло медленнее, ведь ему приходилось притворяться, получать деньги, считать их. Ольбрихт же смело шёл вперёд, предъявляя удостоверение. Затем — короткая беседа с заведующим почтамтом и его служащими, которые в те дни работали. Некоторые вспомнили Люка. Такой бледный, с длинным лицом. Да, это он на фотографии. Запомнился ещё и тем, что очень радовался, когда получал свои несколько тысяч. Наверно, очень хотел что-то приобрести или погулять на славу. Но ни один из почтовых служащих ничего не мог сказать о людях, изображённых на других фотографиях, — их никто не видел. Люк подходил к кассе всегда один.

Ольбрихт зашёл в продовольственный магазин и изумился. Целая витрина сыра! Мягкий, твёрдый, круглый, колбасный, с дырочками и без дырочек. Даже французский. Когда у него была возможность купить такой сыр в Дрездене? В первый момент ему захотелось воспользоваться своим удостоверением, но, подумав, он вздохнул и встал в конец очереди.

— Сегодня дело идёт быстро, — сказала стоящая перед ним женщина, — очередь хорошо движется.

И это называется быстро? Ползёшь, как улитка. Но уже через четверть часа счастливый лейтенант выходил из магазина, неся в пакете сыр, топлёное сало и шипучку в таблетках. Это сулило приятный отдых. Кровяная колбаса, которую он глотает каждый вечер, может и подождать в холодильнике.

Он пробежал по пассажу. Справа дамская обувь, слева одежда. Ольбрихт бросал робкие взгляды на витрины с мужскими манекенами, которые были так же тщательно одеты, как его старший лейтенант. В каждой витрине по четыре-пять аккуратных начальников, уставивших неподвижный взгляд на Ольбрихта, который со спутавшимися на ветру волосами, с Пакетом покупок в руке и жирным пятном на рукаве проносится мимо них.