Осеннее равноденствие - [25]

Только один раз дождь, казалось, внял призывам жреца и уронил на орешники и дубовые рощи несколько капель теплой влаги. И ничего больше.

— Что-то ускользает от меня там, наверху, эти тучи мне не повинуются, — сказал Фионн своей дочери Ниам, которая жила с ним на самом высоком холме среди леса, возле алтарей богов, и сама была жрицей, посвященной этим богам и луне.

Ниам выросла там, на поляне, где дубы своими ветвями доставали до звезд в зените, и слыла водительницей кабаньих стад, госпожой росы и приливов; ни один мужчина, кроме ее отца Фионна, не смел приблизиться к ней. И только на Самайн являлась она народу, чтобы вознести молитву луне.

— Что это нам предвещает? — спросила Ниам у Фионна.

— Либо дождя не будет, — ответил Верховный Жрец, — и тогда зеленая листва на деревьях истлеет, запахи цветов станут невыносимыми, смертельная петля сдавит горло источникам, зверям и людям… либо он прольется, но долгий и неистовый, настоящий потоп, от которого вода поднимется выше крыш, выше деревьев.

Когда Фионн рассказал об этом в собрании народа, Барды покачали головами — их песни во славу сосен, орешников, буков, цветущих лугов были теперь ни к чему; а Воины содрогнулись — их мечами нельзя было отрубить головы тучам, их щитами не заслониться от низвержения вод.

Печаль в народе скоро сменилась тревогой. Все вглядывались в небо, солнце, луну, облачные материки, серебристо-белые днем и пепельно-серые ночью, ждали дуновения ветра, который прогнал бы их прочь, оставив лес во власти засухи, или сгустил их, вызвав ливень, потоп.

Печаль сменилась тревогой, тревога ужасом, и люди уже плакали, чувствуя приближение несчастья.

Только юный король Ог по-прежнему охотился в лесу на куропаток и зайцев, по-прежнему носился верхом на своем коне среди диких коней на полянах, спускался по скалам к морю поглядеть, как резвятся на просторах киты и дельфины.

Ог не думал о приближающемся несчастье: он думал только о том, что скоро Самайн и в ночь Самайна он снова, как и год назад, увидит Ниам; он каждый день вспоминал мгновение, когда взгляды их встретились, мгновение, когда в глубине его души, в его плоти затаилось что-то новое, жаркое, влекущее и он понял, что полюбил ее.

Настанет Самайн, и я увижу Ниам, думал Ог и тогда, когда скакал в собрание народа, чтобы рассказать о только что им увиденном.

— Море вдруг заволновалось, могучие, небывалые валы бьются о скалы и слизывают прибрежные пески, — сказал он, спешившись; на его светлых волосах блестела морская соль, одежда была влажной.

Это означало, что Фионн на вершине холма был бессилен и мог только ждать. Штиль кончился, начиналась буря, и бояться следовало уже не засухи, а воды, которая вскоре хлынет с небес.

И вода вдруг хлынула изо всех туч, неуправляемых и огромных, словно пришедших с другого неба, более обширного и бескрайнего, чем над нашей планетой.

Она обрушилась на холмы, сосновые и каштановые рощи, на тропинки, дома, дубы, на алтари богов, звериные норы, на море, бушевавшее все сильнее, замутненное полноводными потоками. Через два дня стали выворачиваться из земли и падать сосны, зашатались камни в стенах, многие крутые склоны обвалились.

— Кажется, вода небесная и вода морская хотят соединиться, чтобы уничтожить нас, — сказала Ниам отцу.

— Если дождь не прекратится, этот холм скроется под водой, она поднимется выше дубов и выше алтарей, и у нас не будет Самайна.

Ниам стала печальна, ресницы ее опустились при этих словах.

Шум ливня, взвихренного неведомыми ветрами, отдаленный грохот морской бури не смолкали. Напрасно взывал Фионн к Таранису, Тевтату, Езусу, напрасно взывал он к Мананнану, Дейрдре, Дагда и, наконец, к Лугу. Боги не отвечали на его мольбы, они были немы и далеки, как мертвецы.

Вода вырвала из земли сосны и каштаны, залила и поглотила заросли вереска, со всех склонов сошли оползни.

А там, внизу, море насылало на берег свои валы, огромные, как башни или деревья, будто вода небесная и вода морская хотели соединиться и уничтожить народ Фионна. Боги не отвечали на его мольбы.

Тогда Фионн сказал, чтобы народ собрался на вершине самого высокого холма среди леса и вопрошал пустые алтари.

Тревога и ужас еще сильнее сжали сердца людей. А Ог подумал, что там, на холме, снова увидит Ниам, встретится с ней взглядом.

Все жертвоприношения уже свершились — все золото было брошено в реки: скипетры, рукоятки мечей, шлемы, арфы, чаши, серповидные ожерелья, жреческие серьги в виде крохотных, изогнутых дугою труб, сияющие и покачивающиеся, все золото народа, золото Воинов, Бардов, Королей, Жрецов упало в реки, скрылось в темной глуби вод, ничего не уцелело.

Затем принесли в жертву белых голубок, их утопили в больших лоханях с дождевой водой.

Затем двоих узников, повинных в тяжких преступлениях, облачили в белоснежные одеяния и, очистив их этим, сбросили в самую полноводную реку.

Но дождь не прекращался, неистовство его не слабело, и всеобщий распад продолжался: шишки, кожура каштанов, ветки с красными ягодами плавали на поверхности луж, все более широких и глубоких, склоны сотрясали уже не медленные оползни, а внезапные обвалы, обнажая черную, разбухшую, гниющую землю. Лесные звери гибли без числа: множество зайцев и косуль ливень уносил и топил в мутных озерах грязи; у сметливых, проворных лис больше не было сил бежать; стада священных кабанов, могучих и мудрых, искали спасения, переходя вброд реки и пруды или с безумным упорством карабкаясь вверх по холмам.