Осеннее преступление - [3]

Мило сидел на коленях у Агнес; когда проселок исчез в зеркале заднего вида, терьер оперся лапами о дверцу и прижался носом к окошку. Хвост энергично ходил из стороны в сторону, словно собака узнавала эти места, что было, конечно, невозможно: ему еще не случалось ступать на землю Сконе. Агнес так и сидела, опустив глаза в телефон, ее пальцы быстро касались экрана.

Анна покосилась на часы. Фургон с мебелью, который они наняли для побега, приедет через час после них. Для переезда, поправила она себя. Это переезд и ничего больше.

Ну конечно, ухмыльнулся у нее в голове Хокан. Кого ты пытаешься обмануть?

Чтобы заглушить его, Анна еще прибавила громкости. Узнала песенку — одну из немногих новых, которые ей нравились.

— О, хорошо! Сара Ла-арсон, — сказала она, в основном чтобы нарушить тишину, — и тут же попала в ловушку. Имя вышло как бы с придыханием, и Агнес в ответ не то вздохнула, не то хмыкнула, не поднимая глаз. У шестнадцатилетней дочери в запасе имелось достаточно способов наказать Анну. Волосы, выкрашенные в ярко-розовый цвет, одно колечко в ноздре и пять — в правом ухе. Дырявые джинсы, темный макияж, армейская куртка, стоптанные “конверсы” — вся эта униформа бунтовщицы стерла без остатка следы прежней Агнес. Не говоря уже о левацких идеях, ультрафеминизме, куртке с сообщением “All Cops are Bastards[6]’ и прочих минах-ловушках, между которыми Анне приходилось пробираться с особой осторожностью, иначе каждый разговор между матерью и дочерью грозил закончиться взрывом. Но ни одно наказание и близко не было так эффективно, как то, к которому дочь прибегла сейчас. Молчание.

Обычно люди открывались перед Анной. Хокан утверждал, что она излучает особый свет. Однако все дело было в ее заикании. Анна знала, что заикается едва заметно — чуть притормаживает на определенных звуках, а иногда и вовсе говорит гладко. Она вообще не думала о заикании как о проблеме, пока родители, когда она училась в начальной школе, в один прекрасный день не отправили ее к логопеду. В результате Анна стала меньше говорить и сосредоточилась на слушании. Большинство слушает вполуха; в основном люди думают, что сказать, и потому упускают суть чужих речей. И не только слов и интонаций, но и свойственных людям бессознательных микровыражений: движения головы, жесты, мимика, паузы. Знаки, которые иногда идут вразрез со словами. Именно так Анна поняла, что ее родители разведутся. И что Хокан ей изменяет.

Из-за молчания Агнес она, наоборот, сознавала каждое слово, каждую фразу, готовую сорваться с губ, и это чувство каким-то образом перемещалось в речевой центр. Превращалось в электрические помехи между мозгом и ртом, придавая Анне неуверенный вид. Анна бесилась, потому что на самом деле заикание не имеет ничего общего с неуверенностью.

Дыши, дыши…

Анна бросила взгляд в зеркало заднего вида и заметила, что стиснула зубы — какой у нее дурацкий вид. Темные волосы и глаза она унаследовала от отца, острый нос — тоже, но вот эта горькая мина у нее определенно от матери. Анна тряхнула головой, чтобы согнать с лица сердитое выражение, одновременно твердя себе, что правильно поступает, следуя совету школьного куратора проявлять терпение и избегать конфронтации. Ему-то легко было давать советы. Он общался с Агнес один час в неделю, а жить с ней ему и вовсе не приходилось.

Дыши…

Лес подступал к обочине гравийки все ближе, и Мило с взволнованным ворчанием все теснее прижимался к окошку. Этот пес — типичный пример сумасбродств Хокана. На четырнадцатилетие Агнес Хокан просто явился в дом с собачкой в руках. Во время развода они обещали друг другу не скатываться в стереотипы. Держать себя ровно, не превращаться в доброго и злого полицейского. Но именно это они и сделали.

Хокану досталась главная роль — веселого любящего папы, а вот Анне, она сама не заметила, как это вышло, пришлось влезть в рамки стереотипной роли второго плана — скучная зануда-мамаша, которая только и знает, что рассуждать о правилах и ответственности. И настолько не любит животных, что даже не разрешает дочке завести щенка. Анна сдалась. Пустила это существо в дом, просто чтобы показать: она тоже умеет быть классной, способной к спонтанным поступкам. Не помогло.

Мило снова зарычал, на этот раз громче, словно заметил в тенях между деревьями нечто, понятное только собакам. Наверное, кроликов. Этот дурак с ума сходит по кроликам, может часами гоняться за ними, если сбежит, а сбегает он часто. Не в меру активный и избалованный, терьер смотрел на нее как на пустое место — примерно, как и Агнес. Зато Агнес он любил больше всего на свете, этого у него не отнимешь. А она — его. Иногда Анна ловила себя на том, что ревнует к Мило, что уже ни в какие ворота не лезло.

Дорога, петляя, уходила все глубже в лес, пылающая листва тесно смыкалась над головой, и хотя Анне уже давно показалось, что они добрались до вершины гряды, дорога продолжала подниматься.

— У тебя тоже уши заложило? — спросила она, постаравшись, чтобы голос звучал нейтрально. Агнес в ответ что-то промычала, не отрывая глаз от телефона.

Минут через пять они повернули и въехали на продолговатый двор. С обеих сторон тянулся лиственный лес, неба в просветах между кронами оставалось не больше пары метров. С левой — длинной — стороны протянулся в сторону деревьев сарай. Поодаль, с короткой стороны площадки, на склоне высился красивый старый дом из кирпича.