Осень в Сокольниках - [8]

Генерал проводил Забродина до дверей, вернулся и сел рядом с Вадимом.

— Что ты такой мрачный? Как дома?

— По-прежнему.

— Слушай, я бы ввел в положение о присвоении звания полковника графу — женат. Холостым бы не присваивал.

— Во-первых, я разведенный, во-вторых, замуж обычно хотят выйти именно за полковников, в-третьих, почему?

— От зависти, Дима, от зависти.

— Не завидуй, не такая уж легкая должность на этом свете быть холостым.

Когда никого не было, в редкие минуты неслужебных разговоров они вновь, как и в те далекие годы, переходили на «ты». Жизнь, прожитая ими, большая и многотрудная, заставляла забывать о разнице в служебном положении.

— Знаешь, — Кафтанов взял сигарету, — я Леньку Васильева вчера видел…

— Ты много куришь.

— А…Доктор, зав. сектором в институте, книги, лекции. Жизнь…А мы?

— Мы, Андрей, и даем ему материал для диссертации.

— Слушай, ты мне не нравишься, — Кафтанов подошел к шкафу, снял китель, аккуратно повесил его на плечики, — что с тобой?

— Прошлое удивительно, настоящее замечательно, будущее не поддается самым смелым прогнозам.

— Ну, что касается будущего, так в ноябре с тебя, — генерал щелкнул себя по шее, — послали тебя на полковника, да и о служебном перемещении есть мыслишка. Меркулова забирают в главк. Рад?

— А то нет. Конечно, рад.

— То-то. Так что это твое последнее дело в старой должности.

Кафтанов подошел к столу. В модном темно-синем костюме он совсем не походил на генерала милиции, а скорее на журналиста-международника.

— Ну, а теперь перейдем к нашим баранам.

Генерал посмотрел на Вадима, помолчал, постукивая пальцами по столу.

— Ты, конечно, удивился, что я решил поручить тебе это дело.

— Не то чтобы удивился, просто не ожидал.

— Я объясню тебе. Мне кажется, что ничего сложного в этой криминальной истории нет. Нет! Понимаешь?

Я даже уверен, что в особняке поработали жучки от антиквариата. Но я знаю тебя. И как сыщика, и как человека. Дело деликатное, крайне, ну и, конечно, разобраться в нем должен человек тонкий, умный, любящий Москву.

Вадим с изумлением посмотрел на генерала.

— Ну, знаешь, так сразу…

— Да, именно сразу. Я тебя считаю таким. Ты посещаешь вернисажи, дружишь с актерами и писателями, бываешь в ресторанах творческих домов. Да, мне нравится это. Я люблю твою комнату, сплошь заставленную книгами, и мне даже импонирует, что ты так небезразлично относишься к одежде. Сегодняшний сыщик должен быть элегантным, эрудированным, светским, если хочешь.

— Послушала бы тебя моя сестра.

— У твоей милой Аллочки несколько иное толкование этих понятий, в ее интерпретации все вышеизложенное лежит рядом с погоней за благами материальными, притом взять их она желает любой ценой.

— А ведь она тебе нравилась.

— Поэтому я так уверенно и говорю. Ей не мужик нужен, а ее Слава, закопавший на дачном участке свой талант и мужское достоинство ради погони за копейкой.

Вспомни, как он начинал. Один прекрасный художественный фильм, а дальше бесконечные документальные ленты и дикторские тексты ради дачи, машины, шубы.

Ради Аллочкиного сытого благополучия.

— Не суди, да не судим будешь. А все-таки прошло столько времени, а тебя задевает это.

— Задевает. В незаконченности — вечность.

— Батюшки, как напыщенно.

— Ну тебя к черту. Дело, товарищ подполковник, дело. Я создаю отдельную оперативную группу. Руководитель — ты. Заместитель — Калугин. Он много лет занимается антиквариатом. Двух остальных берешь из своего отдела. Кого?

— Пожалуй, Фомина…

— Я так и знал.

— …И молодого возьму, Алешу Стрельцова.

— Он же всего год в отделе.

— Ничего, паренек хваткий, умный и деликатный.

— Быть посему. Машину вам выделяю круглосуточную и, конечно, дам команду всем службам об оперативной помощи.

— Добро.

Вадим встал.

— Ты куда?

— Домой.

— Домой. Проза.

Кафтанов полез в карман, достал три десятки.

— Поехали ужинать. Бутылку шампанского выпьем.

— Куда?

— В Дом кино. Ты там вроде свой.

— Поехали.

Его разбудила луна. Она повисла над окном, залив комнату нереальным зыбким светом. Тускло заблестели стекла книжных полок. Картина на стене ожила, маковки церквей и колокола придвинулись ближе. Вадим сел на постели, глядя на лунный свет, и ночь закачала, понесла, понесла его по нему.

Ах, ночь, ночь! Вместе с бессонницей ты приносишь воспоминания. В ночных воспоминаниях почему-то нет места радости. Открывается дверь памяти, и в комнату, залитую светом печали, приходят ушедшие друзья и навсегда потерянные женщины.

И тоска приходит о жизни, которую ты бы смог прожить иначе и удачливее. Ведь сколько на земле прекрасных профессий. А у тебя всю жизнь грабежи да разбойные нападения.

А-х, ночь, ночь! Плохое это время для одинокого человека. В темноте комнаты еще сильнее ощущаешь ненужность свою. Прав Кафтанов, семья должна быть.

Была бы семья, жена рядом, ребенок в другой комнате.

Нет этого, есть комната, освещенная луной, огонек сигареты и горечь воспоминаний.

Он подошел к раскрытому окну. Пустой Столешников был похож на длинную щель. Мертвенно блестели витрины магазина «Алмаз». В гастрономе мигала красным глазом, жужжала лампа охранной сигнализации.

Дома напротив спали. Только в одном окне горел старомодный зеленый абажур настольной лампы.