«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой. - [8]

Я словно оглохла — слова Цэнгэла слышались издалека. Не ожидала я, что он на такую черствость способен. О том, как должен вести себя настоящий мужчина, муж мой имел свои понятия, но смог ли бы он с такими понятиями быть хорошим отцом? Вот какое сомнение зародили во мне его слова. Может, я преувеличивала, кто знает. Но я обиделась на него, а от обиды до прощения путь не всегда близкий. Во всяком случае, думать о Цэнгэле без укора я сейчас не могла.

А он хлопнул дверью и решительной походкой направился к приближавшемуся поезду. Я же робко постучалась к соседям. Содгэрэл, прижав к себе сына, спала. Нацаг развешивал на веревке только что выстиранную одежду Тайванбаяра.

— Магазин приехал.

— Это хорошо! Эй, Содгэрэл, торговлю проспишь!

Сонная Содгэрэл приподнялась на кровати и, увидев меня, приветливо улыбнулась. Потом нежно поцеловала сына и обратилась ко мне:

— А ты уже ходила, подруга? Чем торгуют?

— Только собираюсь.

— Тогда пошли вместе. Нацаг, где мои сапоги?

Нацаг достал сапоги из–под кровати и сам стал одеваться. Содгэрэл подошла к зеркалу, поправила волосы, потом, с гордостью взглянув на мужа, сказала:

— Да ты уже и одежки сыновьи постирал, дружочек? Ну какой же ты у меня молодец! — и погладила мужа по щеке.

Он принял эту ласку как должное, и мне показалось это чудесным. Передо мною была женщина, любившая и любимая. Все новые думы тревожили меня, порождая в сердце грусть. Я видела сейчас семью, в которой царили любовь и согласие. Казалось, не будь: у них ребенка, все равно они были бы счастливы.

В тот вечер тихий наш уртон наполнился шумом и суетой. Все семьи собрались вместе. Мужчины oткрыли несколько бутылок и скоро изрядно захмелели. Муна Гуай шлепал толстыми губами, голова его то и дело клонилась вниз. Но стоило ему заговорить о сыне, как речь сразу стала вразумительной.

— Что думаете про нашего негодника? Ученый вышел сын, уважительный, умный… Воистину мне, дураку, небо его пожаловало. Надо перед народом и государством честным быть, тогда и дети твои непременно в люди выйдут, — с гордостью говорил он.

При этих словах на морщинистом лице его жены разлилась радость. Даже мельком взглянув на нее, можно было понять, как скучает по сыну старая мать. Дэмбэрэл Гуай беспричинно смеялся, при этом нос его багровел, а уши шевелились. По ходу разговора Содгэрэл несколько раз справлялась у меня, как выглядит Жаргал, хороший ли он на самом деле. Захмелевшие мужья не обращали внимания на наши перешептывания. Им было важно поведать друг другу свои сокровенные мысли, и голоса их становились все громче и громче. Содгэрэл приблизилась ко мне и шепотом спросила:

— А какие у него глаза? Ведь человека можно узнать только по глазам.

— Довольно красивые… Слегка, правда, навыкате, но спокойные.

Содгэрэл, потирая руки, выпрямилась и глянула в сторону своего мужа.

— А у Нацага глаза раскосые…

Нацаг, улыбаясь, молчал и только слушал, что говорят другие. Мне было странно, что Содгэрэл у такого чудесного мужа находит какие–то недостатки. Человек может родиться красивым, но при этом разум его не обязательно будет возвышен. И только недалекие люди предпочитают красоту лица светлому разуму. Вторгаясь в ход моих мыслей, Содгэрэл опять спросила о Жаргале:

— Ты говоришь, он музыку любит?

Глаза Содгэрэл горели, как костер на ночном привале.

— Да, на гитаре играет.

— Культурный, наверно, молодой человек?

— Пожалуй. Нрав у него веселый. Когда он приезжает, в нашем уртоне наступает лето.

Я разговаривала с Содгэрэл, а сама посматривала на Нацага. Вот мужчина, думалось мне, способный посвятить всего себя подруге жизни, умеющий любить нежно и преданно.

Нельзя сказать, что я не любила Цэнгэла. Не от несчастья же вышла я замуж. То, что было между нами хорошего, хорошим и осталось. Три года я прожила почти в полной уверенности, что лучше моего мужа никого нет. Почему же у меня появилось столько сомнений, стоило мне увидеть чужого мужа? Наверно, появилась возможность сравнивать, и я обнаружила в Нацаге то, чего в моем муже в помине не было? Чем больше я приглядывалась к ним обоим, тем яснее сознавала, что Цэнгэл чем–то мне чужд. И появилось во мне сожаление, что такую ясную и простую истину я осознала только сейчас. Содгэрэл надоедала мне с расспросами. Жаргал в ней вызывал интерес, как красивый парень, а не просто хороший, и от этого ее любопытства мне еще больше становилось не по себе.

Цэнгэл, расстегнув ворот рубахи, что–то с жаром доказывал Муна Гуаю, становился все более многословным, указательный палец его уже не опускался вниз. Нацаг все так же молча улыбался, спокойными черными глазами посматривая то на одного, то на другого спорщика. А Цэнгэл прямо–таки наскакивал на Муна Гуая, даже чуть не свалился со стула.

— Думаете, вы Жаргала таким сделали? Это еще обмозговать как следует надо…

Мне было тревожно. Никогда раньше не видела я Цэнгэла таким развязным. Немного он выпивал, но не было случая, чтобы куражился. Мне даже нравилось, что, выпив, он придумывает оправдания, даже старается скрыть, что выпил. Я считала, что в такие минуты от упреков нет толку. Больше пользы от заботы и внимания. Не раз убеждалась я в том, что лучше действовать лаской, чем пилить мужа или устраивать ему сцены.