«Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой. - [42]

Тут он подумал, что прав был Ли Цзин–чунь, когда советовал ему заняться настоящим делом. Он и сам не знал, почему вспомнил именно о деле, а не об учебе, о которой тоже говорил Ли Цзин–чунь. Ведь никому неизвестно, откуда прилетела и куда упадет звезда, промелькнувшая в небе; хорошо еще, что она промелькнула. Но какое дело выбрать? Стать учителем, торговцем, чиновником? Чиновником! Вот кем надо стать! Мудрец прыснул от радости, с его губ, которые можно сравнить только со свежим цветком, во все стороны полетела слюна — как увлажненные росой лепестки. «Оказывается, думать все же полезно! Думал, думал и додумался наконец до того, что можно стать чиновником! Ха–ха–ха! — Мудрец вспомнил, как в семилетнем возрасте ему дали деньги на сладости, а он купил иволгу. — В семь лет по собственной инициативе купил птичку, в двадцать шесть — догадался стать чиновником… Ай да Чжао Цзы–юэ! Ты не просто мудрец, а настоящий святой!»

Неожиданно иволга упорхнула из воспоминаний и ее место занял розовощекий улыбающийся Оуян Тянь–фэн, который как будто смотрел на него через стекло. Почему он не приходит? Ах да, он по–прежнему занят студенческим движением, устал, видно, бедняга! Мудрец выглянул в окно, старое дерево на больничном дворе стояло смиренно, не шевеля ни единым листком. «Слава богу, — не то всерьез, не то в шутку подумал Мудрец. — Ведь нежное лицо Оуяна погрубело бы от ветра!»

Перед ним словно кинокадры замелькали события того дня, когда они громили университет. Ректора потащили, как барана на бойню, привязали к колонне, ругали всех его предков, били кулаками и ногами, а один студент плевал ему в лицо. В ушах Мудреца стоял стук молотка, которым прибивали к двери кровоточащее ухо делопроизводителя. Мудрецу стало не по себе, словно преступнику, вспомнившему перед казнью всю свою жизнь. Воспоминания были и горькими, и сладкими, и забавными, и печальными. «Жаль старика ректора! Правда, сам я не бил его, только связывал. Кто знал, что его так изобьют! Интересно, как он будет теперь ко мне относиться? Я ведь стоял позади, так что он не видел меня, а если даже и видел, что он может со мной сделать! Исключить? Не посмеет! Пусть только попробует! Я обладаю таким авторитетом и такой физической силой, что если он посмеет меня исключить, я быстро освежу его раны!»

Мудрец успокоился, утешая себя тем, что этот ничтожный ректор, сын мелкого торговца мануфактурой бессилен перед ним, Мудрецом: «Допустим, что его напрасно избили. Экая важность! Кто велел ему стать ректором, а не солдатом? Солдат всегда прав, потому что у него винтовка. А у ректора винтовки нет, значит, он не прав и его можно бить, а если надо, то и прикончить!»

Мудрец пришел в восторг от своих рассуждений, до того они были логичны, и углубился в раздумья о собственной силе и долге перед друзьями: «Пока я в больнице, мои друзья продолжают устраивать собрания, но кто может заменить меня на председательском месте? Шутка ли, ведь я постоянно председательствую, и всегда с блеском! Да, я обладаю и силой, и известностью, и талантами — тут нет ни малейшего преувеличения. Я еще больше должен беречь свое здоровье — не ради себя, а ради университета, общества, государства, может быть, и ради всего мира!» Горячая волна, поднявшаяся в душе Мудреца, понесла его к самым высоким вершинам Гималаев. Только оттуда он мог разглядеть весь мир, только он один мог спасти этот мир, близкий к упадку. Раны, нанесенные ему солдатами, все еще ныли. Выпить бы сейчас с хорошенькой медсестрой по стаканчику бренди!

В тот самый момент, когда мысли Мудреца витали между иволгой и гималайскими вершинами, в дверях показалось улыбающееся лицо Мо Да–няня. Мудрец поспешил спрятать подальше свои драгоценные мысли, благо голова его была не так прозрачна, как стеклянный шар, и спросил:

— Что же ты вчера послал мне мандарины, а сам не зашел?

— Ты ведь интересовался разными секретами, но у меня их тогда не было! — ответил Мо Да–нянь, изо всех сил стараясь придать своему лицу умное выражение.

— А сейчас есть?

— Разумеется!

— Смотри–ка, кое–чему уже научился! Ну, выкладывай свою тайну!

— Тебя исключили из университета. Уверен, что я первый сообщил тебе эту новость. — Мо Да–нянь так и сиял от удовольствия. — Верно?

— Ты шутишь? — через силу улыбнулся Мудрец.

— Нисколько! Всего исключили семнадцать человек, и ты первый в списке, потом значится твой земляк Чжоу Шао–лянь. Ей–богу, не вру!

Мудрец изменился в лице и долго не мог вымолвить ни слова.

— Это точно! — повторил Мо Да–нянь, надеясь, что приятель похвалит его за оперативность. Но улыбка Мудреца становилась все более натянутой, а потом совсем исчезла.

— Дурак! — завизжал Мудрец. — Разве ты не знаешь, что к больным нельзя являться с дурными вестями? Да и как мог этот недобитый ректор, эта мерзкая тварь исключить меня, Мудреца Чжао, Железного Быка? Анекдот!

Радость Мо Да–няня треснула, как яйцо, ударившееся о камень. Он тупо смотрел на приятеля, лицо его наливалось краской, так что даже белки глаз покраснели. Потом он вдруг молча повернулся и пошел к двери. Когда он ее открыл, там появился какой–то сухощавый человек, кажется, Ли Цзин–чунь. «Зачем его опять принесло?» — с досадой подумал Мудрец и крикнул: