Осень - [7]

— И, все еще держась рукою за дверную скобу, добавляет: — Впрочем, распорядись, как знаешь. Если же у тебя для этого нет времени, то …

Тоотс тихо выходит, словно из церкви, — вообще «осень» подействовала на него удручающе, иной раз его и не узнаешь, так человек изменился. Вот он медленно шагает к старому дому, голенища сапог в грязи, какая-то соломинка во все еще курчавых волосах цвета соломы. Усталость от жизни. И боль в ногах. Уже не тот молодец, что был прежде. Хотелось бы, вроде хотелось бы и пошутить, как в молодости, но шутливые слова не идут с языка.

— Ну, ты поздоровался с ним? — снова спрашивает Лекси, сапоги его так же грязны, как у отца.

— Хм-хм-хм, — смеется молодой юлесооский хозяин в рыжеватые усы, — а как же иначе?

— А ладошкой по ладошке шлепнул?

— Это оставим для таких, как ты, дорогой Лекси. Я уже староват для этого.

— Ну и сколько тебе лет, папа?

— А теперь будь паинькой, помолчи, — говорит отец. — Играй! Я скоро вернусь, тогда поговорим еще, сейчас мне некогда. Пойду взгляну, тут ли еще Либле.

— Тут, тут, — радостно вскрикивает мальчуган. — Он там, в старом доме. Наверно, спит. Сидит в уголке и …

— Да? А еще что он делает?

— Ругает кистера и тебя.

— Ого, стало быть, и меня тоже? А меня-то за что?

— Говорит, что ты баранья голова.

— Вот как, а как ты думаешь, милый Лекси, ежели баранам снять голову, что останется?

— Не знаю, наверное, шерсть.

— Хорошо, а теперь марш домой, не мерзни! — прикрикивает на сына Тоотс.

— Из тебя, похоже, и впрямь выйдет такой же мошенник, каким был я, — ворчит он себе под нос, подходя к старому дому. И еще раз через плечо: — Марш домой, Лекси, погода хуже некуда! Тебя мама звала! — Последнее он уже выдумывает.

Йоозеп входит в старый дом — все там как прежде, только притулившийся в уголке Либле издаст какие-то протяжные звуки, похожие на утробное мычание теленка.

— Ну? — спрашивает он наконец, — вручили?

— Что? — Тоотс выпучивает глаза. — Кому?

— Коротышке Юри! — качнувшись, звонарь тычется посиневшим носом в груду зерна. — Вручили Коротышке Юри свою подпись?

— Да, — отвечает Тоотс спокойно. — Тээле решила, не я же.

— Тут вы вроде как большого маху дали и кровавыми слезами будете плакать, но одно я вам скажу, дорогие хозяева, придется вам самим выкупать закладную, да с большими процентами.

— И что с того? — Тоотс смотрит в окошко. — Это забота Тээле. Из ее имущества можно много чего оплатить.

Наступает довольно долгое молчание; один лежит на животе там, где он есть, тогда как другой смотрит в окошко на улицу, внешне безразличный, но про себя думает: «Кто знает, какая завтра будет погода?»

Тем временем в новом доме пьют за то и это. Кистер добился чего хотел. Лекси, весь в грязи прибегает с улицы к столу и просит:

— Мама, дай и мне тоже!

— Чего?

— Все равно чего — мне холодно и есть охота.

Хозяин возвращается в новый дом и произносит только два слова: — М-да, н-да! — Но и они, можно сказать, почти одинаковые.

В нынешнее воскресенье в паунвереском волостном доме ожидается большой праздник: вступительная речь, пение хора и в заключение, разумеется, танцы. Во всяком случае, так значится в афише. Народ к волостному дому чуть не валом валит. Большак подсох, однако, как это свойственно нашим прекрасным дорогам, его еще украшают разбросанные там и сям грязные лужи. По всей вероятности, велосипеды, все, сколько их ни на есть, выкатили из помещений, потому что теперь на каждые два человека куплено три велосипеда, в рассрочку и тому подобное. Но стоит через подсыхающую лужу проскочить какому-нибудь мотоциклу, как лицо и одежда пешеходов — которые, правда, встречаются не чаще, чем домовые, сплошь в брызгах грязи.

Перед волостным домом все в полном порядке. Только сам он выглядит несколько странно: фасад, по всей видимости, не красили ни до, ни после. Поблекший, словно старая тараканья шкурка.

Но гляди-ка, жители Паунвере в этот осенний день так туда и рвутся, потому что жителям Паунвере и впрямь некуда больше податься в свободное от работы время.

— Йоозеп, поехали и мы тоже, — говорит Тээле своему супругу, — сегодня в Паунвере праздник.

— Можно бы, — муж пожимает плечами, — как бы только мои плечи да ноги не выкинули чего.

— Ох, дорогой Йоозеп, — улещивает его Тээле, — соберись, с силами, съездим, поглядим хоть немного, что там делается.

— Мадис! Куда, черт подери, подевался Мадис? Пусть запряжет лошадь, и мы, моя женушка-старушка, покатим туда, словно большие господа былых времен; все-то в последнюю минуту, хоть бы и на танцы, а уж как лихо я танцую на своих никудышных ногах.

— Да все у тебя в порядке, — Тээле надевает модную шляпку, которую, кстати, прикалывает к волосам длинной булавкой. — Просто-напросто в последнее время ты стал немного вялым. Двигайся, совершай прогулки — вот увидишь, тогда здоровье твое обязательно поправится.

Маленький Лекси входит в комнату, как всегда, грязный: — Вы что, уезжаете? Мадис лошадь запряг.

— Да, мы с мамой съездим ненадолго в Паунвере, — отвечает Тоотс, — поглядим, как там все это будет. Небось привезем тебе чего-нибудь вкусненького. Оставайся дома с Мадисом, будь умницей, а мы особо не задержимся.