Осень и Ветер - [45]

Ника проходит мимо, поворачивается, чтобы подмигнуть и уже крутится возле Наиля, исполняя все те женские уловки, которые удаются ей с блеском: полуулыбка, взмах ресниц, легкое прикосновение к его плечу.

— Она с ним заигрывает, — констатирует моя дочь с видом человека, который уж точно в этом разбирается. И только ее серьезная недовольная мордашка не дает мне окончательно погрязнуть в раздражении. А заодно и не пытаться анализировать его природу. — Наиль не любит, когда к нему лезут посторонние тети.

— Ты откуда знаешь? — делано охаю я. Может, дело в том, что есть какая-то не посторонняя?

— Потому что он никого не любит, — серьезным шепотом выдает тайну Маришка. И на всякий случай прикладывает ладошку к губам, чтобы я точно знала — это был секрет. — И никого не хочет любить.

Я поднимаю взгляд и вижу, что Веронике все-таки удается взять доктора под руку и они как раз направляются в сторону дороги. Ветер как-то сказал мне: «Любить всегда больно, Осень, потому что любовь — это подъем в горы без кислородного баллона и страховки. Начинаешь задыхаться, когда на самом пике и веришь, что теперь впереди только хорошее. Можно просто подохнуть от кислородного голодания, можно замерзнуть насмерть, можно свалиться башкой вниз и поломать все кости. Но если повезет выжить — второй раз туда уже не тянет».

Я смотрю им вслед и, словно почувствовав мой взгляд, Наиль вдруг оглядывается, смотрит на меня так, будто мы знакомы еще с прошлой жизни, и он только сейчас вспомнил то важное, что все время забывал сказать. Вспомнил, но промолчал.

«Я плохой скалолаз, Ветер. Но я хотела задохнуться с тобой. Хотела задохнуться тобой».

Глава двадцать первая: Ветер

— Ну и почему ты скрываешься? — спрашивает Вероника, когда мы выходим на дорожку, которая ведет в сторону небольшой рыночной площади.

Мне хочется стряхнуть ее с себя, как клеща, потому что именно так я себя и чувствую: псом, в которого вцепился кровососущий паразит. Но стоит представить ситуацию со стороны, и становится понятно, как глупо я в итоге буду выглядеть. Не школьник же сопливый, чтобы шарахаться от женщин, тем более, симпатичных и раскованных. На самом деле, она — все то, что я обычно ищу. Раскрепощенная, красивая, яркая и точно без всякой чуши в голове, вроде той, что на первом свидании давать нельзя или что заинтересованность в сексе первым должен проявить мужчина. Я даже почти уверен, что провел бы с ней интересную ночь.

Если бы не огромное «но». Она сестра Осени. И я не могу трахнуть ее, потому что даже сейчас понимаю — буду думать о другой. Вольно или намеренно — не важно. Главное, что разруха начинается именно в тот момент, когда начинаешь называть женщину чужим именем, или, пока она, стоя на коленях делает охранительный минет, представлять на ее месте другую. Когда такое происходит — тушите свет.

С Вероникой наверняка так и будет. Даже хуже, ведь она и правда похожа на Осень.

Я мысленно чертыхаюсь, пеняю себя за то, что до сих пор не отучился называть ее по имени. Даже если о обращаюсь к ней только в мыслях.

— От кого я скрываюсь? — переспрашиваю я просто, чтобы поддержать разговор.

— Ну судя по всему, от своей семьи.

— Если тебя интересует фамилия «Садиров», то лучше почитай газеты и посмотри новости. — И плевать мне, что получилось довольно грубо. Пусть думает, что хочет, я не обязан корчить клоуна и тем более вскрывать душу перед каждым, кому захочется поиграть в доктора Фрейда.

— Хорошо, поняла, — тут же уступает Вероника, — тему семьи и фамилии мы не трогаем. Давай поговорим о твоей работе. Почему детский хирург, а не, скажем, пластический? Или стоматолог?

— Люблю издеваться над теми, кто слабее, — говорю первое, что приходит на ум, и вижу, что она оценивает мою грубую шутку кислой полуулыбкой.

Осень бы рассмеялась.

Я жмурюсь от боли, когда ее призрачный смех колотится в мои барабанные перепонки.

Вся эта поездка сюда была одной огромной ошибкой.

Я могу сколько угодно игнорировать Еву, могу не разговаривать с ней, хоть это и странно выглядит со стороны, и Ян уже пару раз спрашивал, что со мной не так. Я могу даже не смотреть на нее. Но я не могу вынуть из себя воспоминания, как герой какого-то киберпанковского фильма: диск с надписью «Осень» защищен от стирания и перезаписи, и надежно вшит в мой позвоночник.

— А я люблю ездить по миру, — разрушает молчание Вероника.

Я даже не пытаюсь слушать ее болтовню — она мне не интересна даже как собеседница. Просто иду рядом и прикидываюсь шлангом. Когда станет совсем невмоготу — пошлю однозначно и конкретно.

Что сказать Яну, когда он в очередной раз спросит, почему я упорно игнорирую его женщину? Что делать, если Осень меня узнает? И самый главный вопрос: какого хрена я до сих пор тут сижу?

— … и я думаю, что Ян будет хорошим отцом для Маришки, — слышу я обрывок фразы и сам не замечаю, как останавливаюсь. Вероника смотрит на меня с оторопью. — Что такое?

— Знаешь, по-моему тебе и без моей компании неплохо гуляется, — говорю достаточно выразительно, очень надеясь, что девушка поймет с первого раза и не придется повторять. — Увидимся.

К счастью, мы ушли совсем недалеко от дома, который снимаем один на всех, и я буквально влетаю на крыльцо. Пошло оно все на хуй! Надоела роль печального Пьеро и правильного Артемона. Я по крайней мере не обязан смотреть на все это дерьмо.