Осень - [167]

Братья пронесли труп Шу-чжэнь через двор, мимо дверей зала и направились в правый флигель. Им, собственно говоря, вовсе не обязательно было делать это самим, но они, отослав Юань-чэна и Су-фу, сами несли Шу-чжэнь — это было последнее, что они могли сделать для своей маленькой сестры, для маленькой одинокой девочки, которая так нуждалась в их любви и поддержке и которой они не уделили достаточно любви, а бросили ее, пустив одну по гибельному пути. Она жила одиноко и умерла одиноко, напоминая в свои пятнадцать лет бутон, который был сбит с ветки бурей, не успев раскрыться.

Братья шагали молча, чувствуя, каким тяжелым стало в их руках тело Шу-чжэнь. Это сделали любовь и страдание. Слабое, худенькое тело вдруг стало невыносимо тяжелым грузом, который лежал не только на руках, но и на сердце каждого из братьев. Как могли они снять этот груз с сердца, если над головой у них было только темное, беспредельное небо, а сзади — группа неясных перешептывающихся теней? Какой-то беспокойный голос роптал в Цзюе-мине: «Почему мы живы, все живы, а именно тебе суждено было умереть? Почему мы заставили тебя ступить на этот путь? Ведь ты никогда никому не причинила вреда!» Но теперь все это было лишнее. Ее пухлые губы не издадут уже ни одного звука, ни одной жалобы. Цзюе-минь взглянул на небо: оно было все таким же беспредельным, все таким же темным; звезды, усеявшие его, не сделали его светлее. Все так же указывала на север крайняя звезда Большой Медведицы, все так же сияла Полярная звезда. Они десятки тысяч лет наблюдали человеческую жизнь, но сейчас и они не сумеют дать ему ответ… Хорошо, что никто не видел ужасного выражения лица Цзюе-миня в эту минуту мрачной безнадежности!

Они вошли в комнату Шу-чжэнь, где Чунь-лань уже зажгла лампу, а служанки успели снять полог с кровати Шу-чжэнь. В комнате ничего не изменилось, по-прежнему на письменном столе лежала недоконченная вышивка Шу-чжэнь. Цзюе-синь и Цзюе-минь осторожно положили Шу-чжэнь на постель, так что голова ее спокойно улеглась на белоснежную подушку, и накрыли тело простыней. Вытащив платок, Цзюе-синь вытер с лица сестры воду и следы крови. Она казалась спящей, но сон, по-видимому, ей снился печальный. Как только братья отошли от кровати, к ней, сама не своя, бросилась госпожа Шэнь, сдернула простыню и, припав к холодному и мокрому телу дочери, жалобно, по-детски заплакала. Чунь-лань упала на колени перед кроватью и тоже зарыдала, приникнув головой к ногам своей барышни.

В комнате было полно народу, но громко плакали только двое — хозяйка и служанка. Видя, что Цзюе-синь прислонился к письменному столу и не собирается уходить, Цзюе-минь потянул его за рукав и шепотом позвал:

— Пойдем.

Они вышли, но не успели спуститься по ступенькам, как подошел поваренок:

— Барин Цзюе-синь, истопник ждет на чай. Вы уж скажите госпоже хоть словечко!

Цзюе-синь брезгливо нахмурился и, заметив, что истопник тоже стоит под окном комнаты Шу-чжэнь, коротко бросил:

— Получишь от меня! — К госпоже Шэнь он, конечно, не вернулся, а вслед за Цзюе-минем быстро пошел по дорожке к себе.

Подойдя к комнатам Цзюе-синя, они оглянулись и убедились, что поваренок и истопник следуют за ними.

— Ждите здесь, — приказал Цзюе-синь, распахнул занавеси и вместе с Цзюе-минем вошел в комнату.

Там разговаривали Цинь, Юнь и Шу-хуа, а Ци-ся и Цуй-хуань слушали, стоя в сторонке.

— Барин, я вас жду, — обратилась к Цзюе-синю Цуй-хуань. — Господин Кэ-мин зовет вас.

— Сейчас пойду, — сказал Цзюе-синь, но вместо этого прошел во внутреннюю комнату, где из секретера стола вытащил сверток с серебряными монетами достоинством по пяти цзяо; развернув сверток, взял несколько монет и, подойдя к выходу, распахнул занавеси и дал две монеты поваренку, десять истопнику. Они радостно благодарили. Только после этого Цзюе-синь вернулся в комнату.

— Почему пришлось тебе давать на чай, Цзюе-синь? — удивилась Шу-хуа. Глаза ее все еще были красны.

— Не все ли равно? К чему беспокоить тетю? Так или иначе, а это для Шу-чжэнь. Я смог сделать для нее только этот пустяк… — Цзюе-синь не договорил, на глаза навернулись слезы.

Цинь и Юнь слушали, что рассказывал Цзюе-минь. Цуй-хуань заботливо поглядела на Цзюе-синя и осторожно спросила:

— Мы пойдем, барин?

— Хорошо, — безразлично кивнул Цзюе-синь, чувствуя, что на сердце становится немного легче. Но, прежде чем выйти вместе с Цуй-хуань, он обменялся еще двумя-тремя словами с Цинь и Юнь.

— Да… Для Цзюе-синя это — удар, — обращаясь к Цинь, негромко сказал Цзюе-минь, когда за братом закрылись занавеси.

— И почему это так, что беда никогда не приходит одна? Надо же было, чтобы все свалилось в один вечер, — с сердцем промолвила Шу-хуа.

— Зато тебе повезло, твой вопрос решен положительно, — успокоила ее Цинь. По правде говоря, успокаивала-то она самое себя, ибо у ней появлялась надежда и рассеивалась печаль только тогда, когда она вспоминала о будущем Шу-хуа.

— Мне повезло, а вот Шу-чжэнь… И почему мы не смогли раньше предпринять что-нибудь? — В голосе Шу-хуа слышались горечь и раскаяние. Она подняла голову и с силой дернула себя за косу.