Осень Атлантиды - [33]

Эннея ничуть не удивилась такой кавалькаде, с удовлетворением покачав головой, — хрустальные «капли» в волосах даже под платом дрогнули-сверкнули в солнечных лучах:

— Как славно, что лев привел вас. Я боялась, вдруг вы заблудитесь.

Как люди близкие, девушки здоровались и прощались теперь только взглядом, без церемоний. Это очень нравилось Таллури: почти узаконенная телепатия — глаза в глаза, от сердца к сердцу, без реверансов и слов.

— Это Биру? Мы не ошиблись?

— О, конечно, Биру. Я не сомневалась, что он вас узнает и приведет. Представлю вам остальных. Козу зовут Прекрасное Созданье. Она очень трудолюбива и дает… сколько же? Забыла… очень много молока. Остальные — лодыри и лакомки. Но они такие милые!

— И страус? — Таллури с опаской покосилась на беспокойную гору перьев, что перетаптывалась рядом на длинных сильных лапах.

— Ты опять щипался? — уверенно предположила хозяйка страуса и строго нахмурилась. Страус немедленно удрал.

— А эти? Не кусаются? — Рамичи указала на рысей.

— О, нет! Больше никто. Это, — она ласково кивнула на рысей, — Йокса и Иксу. Они из одного помета, но посмотрите только, какие они разные!

Гостьи с сомнением посмотрели на рысей-двойняшек.

— Действительно, бездна отличий, — промямлила Рамичи.

— Идемте в дом, — пригласила Эннея. — Отдохнете с дороги, угоститесь. А потом можно будет погулять по парку. А вы, — обратилась она к животным, — отправляйтесь-ка в лес или на конюшню, вас покормят.

Высокие своды атриума, мраморный бассейн, зимний сад, обширная библиотека, множество гостевых спален, застекленная галерея с раздвижными ставнями в сад — дом был невероятным, просторным, но очень уютным.

Несколько дней пролетели в сплошных удовольствиях: прогулки, чтение, игры с животными, разговоры и угощения у огромного, в полстены камина. Над девушками хлопотал весь дом, а пуще всех — три немолодые женщины, то ли няньки Эннеи, то ли ее приближенные служанки, которые смотрели на свою питомицу во все глаза, с немым обожанием, готовые кинуться исполнять каждое ее слово, а заодно — ладно уж, так и быть! — и двух ее гостий.

Игр было много, увлекательнее же всего для Таллури оказалась игра в портреты. Она сама придумала ее, когда обнаружила, как Эннея рисует.

В один из вечеров, когда холодный ветер не давал наслаждаться красотами сада, они уселись втроем у камина. У Рамичи и Таллури завязался спор — что-то о преимуществах и недостатках разных способов первичной левитации, то есть простых отрывов от земли.

Рамичи взялась поучать Таллури, каким простым способом лучше всего преодолеть земное притяжение. А Таллури беспощадно напомнила, как подруга все никак не могла совершить свой «первичный отрыв», и она, не выдержав, велела Рамичи ухватиться за ее руки, пообещав приподнять хоть ненамного. И еще напомнила, как Рамичи тогда испуганно пискнула: «К облакам полетим?» В ее голосе слышалось такое жгучее нежелание, что Таллури немедленно заверила: «Нет, что ты! К каким там облакам!» И Рамичи с облегчением выдохнула: «Жаль…»

Таллури еле-еле «подняла» подругу. Дело было, конечно, не в ее весе (какой там вес при левитации!), а в страхе! Только в страхе! Таллури просто помогла ей преодолеть первичный барьер. А теперь Рамичи так категорично спорит и… да просто наскакивает!

А Эннея тем временем тихонечко устроилась с бумагой и грифелем рядом. Грациозно заведя изящные ступни в серебряных сандалиях за ножку кресла и держа лист несколько на отлете перед собой, она с улыбкой слушала подруг, а сама тем временем что-то наносила на бумагу легчайшими летучими штрихами. Спор продолжался — карандаш Эннеи порхал над бумагой, а за окном ветер раскачивал полуобнаженные зимние кроны, словно вел свой собственный спор с деревьями.

Закончив, Эннея встала, положила лист на сиденье кресла и вышла дать какие-то указания слугам. Рамичи потянулась за рисунком:

— Ну-ка, ну-ка, интересно, что тут наша Эннея… ой! — она взглянула на рисунок и рассмеялась. — Ты только посмотри! — и передала рисунок Таллури.

На рисунке стояли друг напротив друга две взъерошенные рыси с забавно растопыренными лапками и чуть ли не зримо подрагивающими хвостиками и напряженными ушками, будто готовые вот-вот ринуться в драку. Но взлохмаченная шерстка и толстенькие лапки были так потешны, что ни в какую драку не верилось. Уморительнее же всего было то, что у рысей-близняшек были лица Рамичи и Таллури — насупленные, но узнаваемые до штриха, до оттенка взгляда, малейшего мимического нюанса!

Девушки хохотали до слез, отбирая рисунок друг у друга, — желание доводить спор до конца напрочь пропало. Когда вернулась Эннея, они наперебой стали просить ее нарисовать еще кого-нибудь. Она не заставила себя уговаривать — через некоторое время перед ними лежало пять листов с портретами. Пять листов — пять характеров, пять ярко выраженных личностей.

— Нэфетис! — подхватила первый портрет Таллури.

Нэфетис, в развевающемся на ветру хитоне, с бусами из небольших раковин на загорелой шее, стоял на берегу моря и смеялся во все горло: чуть суженые от смеха, жизнерадостные глаза, запрокинутое навстречу ветру лицо — его энергия била ключом и даже с рисунка заряжала собой все вокруг. Рамичи быстренько прибрала портрет, аккуратно свернув трубочкой.