Оседланные - [4]

Я собираюсь предложить пойти к ней, а не в коктейль-бар. В эти дни, пока нас не захватили, надо спешить. Но я знаю, что нельзя думать об этом как о тактической уловке. Грубая поспешность может оказаться роковой, принести только заурядную победу, в которой прячется поражение. В любом случае ее настроение ничего мне не обещает. Я смотрю на нее и думаю о музыке и о новых снегопадах, а она смотрит в серое небо.

Она говорит:

— Я чувствую, что они все время следят за мной. Кружат над головой, как стервятники, и ждут, ждут. Готовы наброситься.

— Но можно отбиваться. Мы должны жить, пока они не смотрят.

— Они ВСЕГДА смотрят.

— Нет, — говорю я ей. — Их не может быть столько. Иногда они смотрят в другую сторону. И когда это так, двое людей могут попробовать поделиться теплом.

— Но зачем?..

— Вы слишком пессимистичны, Хелен. Они иногда не вспоминают нас месяцами. У нас есть шансы. Есть.

Но пробить панцирь ее страха я не могу. Она парализована близостью Наездников, не желая начинать ничего, что достанется нашим мучителям. Мы подходим к ее дому, и я надеюсь, что она уступит и пригласит меня войти. Секунду она колеблется, но только секунду — взяв мою руку, она улыбается, улыбка гаснет, и она уходит, оставив мне только слова: «Встретимся завтра, снова на ступеньках, в полдень…»

Ее пессимизм отчасти проникает этой ночью и в меня. Кажется, тщетно стараться что-нибудь уберечь. Даже больше: скверно преследовать ее, позорно предлагать ей торопливую любовь, когда в любую минуту… В этом мире, повторяю я себе, нужно держаться порознь, чтобы не вредить друг другу, когда нас ловят и седлают.

Утром я не иду на встречу с ней.

Так лучше, убеждаю я себя: у нас не может быть ничего общего. Я представляю ее на ступеньках библиотеки, думающую, почему я опаздываю, нетерпеливую, затем рассерженную. Она будет сердиться, что я нарушил обещание, потом ее гнев утихнет и она быстро забудет меня.

Наступает понедельник, и я иду на службу.

О моем отсутствии никто не вспоминает. Будто я не уходил. Новости в это утро отличные. Работа затягивает, и к полудню я едва вспоминаю о Хелен. Но, вспомнив, уже ни о чем другом не могу думать. Моя трусость — не пойти. Ребяческие мысли в воскресную ночь. Почему я должен принимать судьбу так пассивно? Зачем сдаваться? Я хочу драться, чувствовать себя в безопасности. Я чувствую, что это можно сделать.

К тому же Наездники могут больше нас никогда не тронуть. А эта ее улыбка, тогда, в воскресенье у ее дома, эта мгновенная искорка — да ведь я обязан был понять, что по ту сторону страха она верит в то же самое! Она ждала, что я поведу ее. А я вместо этого остался дома.

В обед я иду к библиотеке, думая, что напрасно. И все же она здесь.

Я подхожу к ней.

Мгновение она молчит.

— Привет, — произносит она наконец.

— Простите за вчерашнее.

— Я долго ждала.

Я пожимаю плечами:

— Я решил было, что идти ни к чему. Но передумал.

Она вроде бы сердится. Но я знаю, что ей приятно видеть меня — иначе зачем бы она пришла сегодня? Ей не удается скрыть этого. Мне тоже. Я показываю через улицу на коктейль-бар.

— Дайкири? — предлагаю я. — За мирное соглашение?

— Хорошо.

Сегодня в баре полно людей, но мы находим свободную кабинку. Ее глаза сияют, как никогда раньше. Я ощущаю — в ней рушатся какие-то барьеры.

— А ведь вы меньше боитесь меня, Хелен.

— Я вас никогда не боялась. Я боялась того, что может случиться, если мы рискнем…

— Не надо. Не бойтесь…

— Я стараюсь. Но порой все кажется таким безнадежным. С тех пор, как они явились…

— Мы все равно можем пытаться жить по-своему.

— Наверно.

— Это нужно. Давайте заключим пакт, Хелен. Не надо больше мрака. Не надо больше бояться ужасов. Хорошо?

Молчание. Затем моя рука ощущает ее холодную ладонь.

— Хорошо.

Я опускаю в щель кредитную карточку, и мы выходим. Мне хочется, чтобы она попросила меня забыть о работе в этот день и пойти с ней. Теперь она обязательно позовет меня, и лучше раньше, чем позже.

Мы проходим квартал. Она не просит ни о чем. Я чувствую, как она борется с собой. Проходим еще один квартал. Ее рука в моей, но она говорит лишь о своей работе, о погоде, и все это пока разделяет нас… На следующем углу она, не дойдя до дома, почти бежит обратно к бару. Я стараюсь быть терпеливым.

Сейчас уже нет нужды торопить события, говорю я себе. Ее тело для меня не секрет. Все было у нас наоборот и плоть была вначале: время, чтобы добраться до той самой трудной ступени, которую некоторые зовут любовью.

Но она, конечно же, не знает, что мы уже настолько знакомы. Ветер швыряет снег нам в лица, эти холодные уколы будят мою совесть. Я знаю, что должен сказать. Я должен уничтожить свое несправедливое преимущество.

Я говорю ей:

— Когда меня захватили на той неделе, Хелен, у меня дома была девушка.

— Ну и зачем об этом говорить сейчас?

— Надо, Хелен. Это были вы.

Она останавливается. Она поворачивается ко мне. Мимо спешат люди. Ее лицо побледнело, на скулах пылают багровые пятна.

— Это не смешно, Чарлз.

— И не должно быть, Хелен. Вы оставались со мной с вечера во вторник до раннего утра пятницы.

— И как вы это узнали?

— Узнал. Память осталась. Что-то остается, Хелен. Я видел вас всю.