Осажденный Севастополь - [67]

В другой раз Хлапонина ехала амазонкой на Северную сторону и снова встретилась с князем и его свитой.

Всегда суровый, Меншиков на этот раз принял любезный вид и, поклонившись, спросил, куда она так спешит одна, тогда как до сих пор ее привыкли встречать всегда с мужем.

Хлапонина ответила, что муж ее отлучился на батарею и что она спешит, так как'уже поздно и ей стало немного страшно.

— В таком случае мы будем охранять вас до его возвращения, — сказал князь и со всем своим эскортом провожал Хлапонину на Северную сторону.

В день Алминского сражения Хлапонина, не видевшая мужа в течение нескольких дней, стала тревожиться о нем и приехала рано утром на бивуак.

В это время уже проиграли зорю, сначала у французов, потом у англичан, затем и у нас.

— Митя, голубчик, — говорила Хлапонина, не стесняясь присутствием офицеров и солдат и ласкаясь к мужу.

— Поезжай домой, дорогая, — говорил Хлапонин. — Не тревожься обо мне… Ведь не всех убивают… А если меня и убьют, ты должна перенести эту потерю с твердостью духа. Обещай мне, что ты… Он шепнул что-то на ухо жене.

— Я не могу примириться с этой мыслью! — вскрикнула Хлапонина. — Какое мне дело до этой глупой войны! Я не хочу, чтобы тебя отняли у меня!

Она стала плакать. У многих офицеров, видевших эту сцену, навернулись слезы. Многие из них в другое время были бы не прочь ухаживать за хорошенькой женой батарейного командира, но теперь едва ли нашелся хоть один, кому в голову лезли бы такие мысли. Не до того было всем.

— Я останусь здесь, с тобою! — говорила Хлапонина, всхлипывая. — Пусть и меня убьют. Я буду помогать тебе. Ты думаешь, я женщина и поэтому ничего не понимаю? Я все ваши военные приемы знаю. Я буду передавать твои приказания.

С трудом удалось Хлапонину убедить жену, что ее присутствие только лишит его хладнокровия, необходимого для начальника во время боя.

Прощание расстроило почти всех присутствовавших. Хлапонина благословила мужа, как мать — сына.

В сопровождении одного из фейерверкеров[69] и с казаком она поехала посреди полков; всюду служились в это время молебны и слышался гимн "Коль славен".

На лужайке, за резервами, Хлапонина увидела собрание полковых докторов и, отпустив фейерверкера и казака, подъехала к ним. У нее мелькнула мысль, которая тотчас же оправдалась.

— Что у вас тут? — спросила она одного знакомого доктора, седого старичка.

— Перевязочный пункт, красавица моя, — ответил старик доктор, носивший ее когда-то на, руках. — Спешите скорее в город. Здесь не место нежным созданиям с слабыми нервами.

— А почему вы думаете, что у меня слабые нервы?

— Да вот вы и сейчас, как видно, плакали, и глазки-то у вас совсем красные… Не горюйте, Бог милостив, побьем этих ярых туркоманов.

— А что вы скажете, доктор, если я останусь здесь?

— Вы? Я скажу вам, моя барыня, что это женский каприз. Что вам здесь делать? Вот, я понимаю, пришла сюда эта матросская девушка: видите, стоит там в куртке и в шароварах и балагурит с солдатами. Эта может быть нам полезна как рабочая сила. А вы, моя барыня, с вашими нежными пальчиками…

— Перестаньте, доктор, уж хоть вы бы не говорили этого! Я вовсе не хочу прослыть неженкой. Лучше скажите мне, ведь сюда будут приносить раненых. Что, если сюда принесут моего мужа?

Хлапонина сама испугалась своих, слов, но они стали для нее неотразимым доводом, она решилась остаться.

Другая прибывшая сюда особа была та самая девушка в матросской куртке и шароварах, на которую указывал доктор. До последнего времени эта девушка жила на одной из самых трущобных улиц Севастополя и была известна матросам и солдатам под именем Дашки. Но когда наша армия двинулась на Алму, Дашка решилась последовать за своими многочисленными "знакомыми". Она продала весь свой скарб, получив за него что-то рублей пять и в придачу матросскую куртку и штаны. Взяв" с собой кое-какие съестные припасы, графинчик водки, бутыль с водою, несколько узелков и ящик с чистыми тряпками, ножницами и корпией, Дашка на рассвете появилась возле резервов и, не смущаясь довольно циничными шутка-ми солдат, думавших, что она явилась в качестве маркитантки, отправилась на перевязочный пункт и, усевшись под кустиком, стала развязывать свой ящик и узелки. Доктора заметили ее и, узнав, в чем дело, похвалили, прибавив, однако, что она должна во всем слушаться как их, так и фельдшеров.

Когда Меншиков, узнав о несчастье, постигшем флигель-адъютанта Сколкова, прискакал на перевязочный пункт, на лужайке было уже столько раненых, что наличный персонал врачей едва мог с ними управиться. Ежеминутно являлись солдаты, неся на носилках, большей частью составленных прямо из ружей, своих товарищей, иногда изуродованных до неузнаваемости.

Хлапонина, засучив рукава и опоясавшись салфеткой, которая уже вся была в крови, бережно перевязывала рану молодому офицеру. Тот стонал и охал, хотя рана была довольно пустячная: ему просто было приятно сочувствие такой хорошенькой женщины. В другом месте Дашка, уже превратившаяся в Дарью Семеновну, неистово ругаясь с полупьяным фельдшером, вырывала у него из рук бинты и пук корпии. Она возилась подле умирающего, у которого от удара ядром вывалились внутренности.