Осажденный Севастополь - [40]

В последних числах августа майор Бродский имел еще весьма смутное представление о том, что делалось в Севастополе. Он не получал ни от князя Меншико-ва, ни от кого бы то ни было никаких сведений и инструкций и знал лишь о том, что Россия объявила войну трем державам. Подобно большинству тогдашних русских людей, майор был вполне убежден, что мы вздуем всех троих разом. Особенно возросла в обществе эта уверенность с весны, после того как союзники предприняли постыдное бомбардирование мирной Одессы.

Подвиг Щеголева[56], который со своей маленькой батарейкой проучил дерзких неприятелей, был у всех на устах.

В один августовский вечер майор, одетый по-домашнему, то есть в нанковых панталонах и без жилета, сидел на террасе, то есть на плоской кровле своего домика, находившегося подле так называемой крепости и построенного совершенно в татарском вкусе. С этой террасы, сквозь ветви белых акаций, посаженных близ дома, можно было видеть большой медный купол красивой мечети — памятника татарского владычества, массивное здание с узкими, стрельчатыми окнами и двумя минаретами. Майор, впрочем, мало интересовался этим зрелищем: он вел оживленную беседу с своим приятелем доктором Эдуардом Ивановичем, толстым немцем в золотых очках, с красными, грубыми, мясистыми руками. Они горячо спорили. По случаю внезапной болезни начальника карантинного порта майор исправлял и его должность. Из-за этого и вышел спор с доктором.

— Нет, как вам угодно, Эдуард Иванович, — говорил майор, — вы неправильно судите! В военное время карантинные правила остаются в полной силе и применяются ко всяким судам, как своим, так и неприятельским, буде они прибыли в гавань.

— Што вы такое рассказивайт; я нишего нэ понимай, — с жаром перебил немец. — Как это мошно, какой тут карантин, если вас нашнут бомбардирен? Никакой холера морбус нэйслишно, а ви говориль карантин. Ви не мэдик, ви нишего не понимайт. Ми долшни назначат карантин, а не ви.

— Медик я или не медик, а тут штука, батюшка, не мудреная… Да из-за чего вы кипятитесь, Эдуард Иванович! Какое вам дело?

— Как какой мой дэйло?! Скорей не ваша дэйло.

— Да уж не вас спросят. Прикажу, и конец делу.

— Это ми ешэ будэм посмотреть! Вшера один купейц хотель со мной нашать драка, всэ из-за этого.

— Да будет нам ссориться, Эдуард Иванович, не хотите ли лучше в картишки? Жену позову, да вот еще Вера Павловна у нас в гостях — партийку можно составить.

— Это с удофольстфием, а фсэ-таки карантин нелься! Ви не знайт закон. А доктор за всэ отфешайт!

— Ну, завтра потолкуем о карантине, а сегодня можно и в картишки.

Примирение, по крайней мере временное, состоялось и еще упрочилось тем, что эскулап — страстный картежник — удалился домой, выиграв два с полтиной, чего он никогда не получал за визит к больному.

Вера Павловна Папалекси, бывшая партнером доктора в этой игре, была толстая, с квадратными лицом, смуглая, черноволосая с проседью дама лет пятидесяти, в зеленом платье и чепце с лиловыми лентами. Происхождения она была бессарабского, имела небольшое именьице подле Контугана, почти на самом берегу моря, и другое, побольше, на реке Каче. Ее соседом по первому имению был богач Бенардаки, приезжавший в Крым не раньше октября и предложивший мужу Веры Павловны занять должность главного управляющего. Теперь, по словам Веры Павловны, из многих имений уезжали во внутренние губернии, сама же она переехала в имение Бенардаки: там спокойнее.

— И моя Натали ужас как боится! Постоянно говорит: а что, мама, если приедут турки и возьмут меня в плен?

— А ведь взяли бы, разбойники, — говорил майор. — Ваша Наташа брюнетка, и они, наверное, отправили бы ее в подарок самому султану!

— Что вы! Пожалуй, и я начну бояться. А скажите по совести, как перед Богом: ведь к нам они не могут прийти?

— Придут, непременно придут! — пугал майор Веру Павловну в твердой уверенности, что он только шутит.

— Слава Богу, что я продала караиму весь свой хлеб еще на корню… Сами-то мы успеем уехать, а вот с хлебом была бы беда.

— Ну да пусть приходят! Я с своими инвалидами задам им перцу! — хвастал майор.

В тот же вечер Евпаторию посетило одно начальствующее лицо, уверившее жителей, что все вздор и никакой высадки не будет. По случаю прибытия особы была иллюминация с фейерверком. Особа осталась в городе на несколько дней.

VI

Настало первое сентября 1854 года. С площадки библиотеки, по обыкновению, наблюдали в телескоп офицеры, преимущественно с адмиральского корабля "Великий князь Константин". Корнилов, со дня на день ожидая неприятеля, приказал возобновить крейсерство, но с тем, чтобы пароходы совершали рекогносцировки, не удаляясь на значительное расстояние. В армии чуть не каждый день били тревогу. Князь Меншиков по-прежнему упорно твердил, что уже поздно и высадки не будет.

Наблюдавший в телескоп сигнальный офицер был на этот раз Евгений Лесли[57], один из лучших моряков Черноморского флота.

— Васильев, — вдруг сказал он матросу-сигнальщику, — давай скорее сигнал: неприятельский флот показался в виду Севастополя.

В это же время князь Меншиков, спавший в своей комнате, в Екатерининском дворце, был разбужен камердинером, который доложил ему, что приехал какой-то грек, уверяющий, что имеет сказать князю нечто необычайно важное.