Один из генералов, подойдя к Васильчикову, сказал:
— Здесь невыносимо! Я уйду.
— Идите, — ответил Васильчиков. — Здесь делать нечего.
Невыносимо тягостные чувства овладели всеми, кто видел эту страшную картину. Столько трудов, столько крови употреблено на защиту Севастополя, и теперь он оставлен нами, оставлен добровольно, и нами же предан разрушению! Недоумение, смешанное с затаенной злобой, рисовалось на загорелых лицах солдат и матросов, офицеров, честно исполнявших свой долг, матросских жен, покидавших свои разоренные, разбитые бомбами домишки.
В числе прочих и Леля вглядывалась в мрак, стараясь разглядеть место, где был ее домик. Тяжелое чувство сжало ее сердце. В первый раз она поняла вполне, как все это ей дорого, как дорог ей Севастополь, где она жила, любила и страдала…
Ночной мрак по-прежнему освещался заревом множества пожаров. Зрелище было поразительное. С 'неприятельских батарей бросали только светящиеся ядра. Наши войска переправились на Северную и расходились по разным направлениям в совершенной тишине, как будто присутствовали при отпевании покойника. Только у Михайловской батареи слышался зычный голос какого-то неунывающего и чересчур аккуратного ротного командира, который, отыскав где-то фонарь, перекликал по списку свою роту! Другим не до того было.
Леля брела, сама не зная куда, когда вдруг услышала голос Алексея Глебова:
— Дайте руку, я помогу вам.
И сильная рука поддержала ее, когда Леля уже была готова от изнеможения упасть на землю.
"А ведь он меня любит!" — подумала Леля. Хорошо было ей опираться на эту сильную, честную руку. На мгновение Леля вспомнила о Татищеве, но постаралась отогнать эту мысль и крепче прижала к себе своего малютку. Глебов хотел взять его, но она не позволила.
Мост, покрытый вереницей людей, наши корабли, медленно опускающиеся в морскую пучину, далекие огоньки неприятельских кораблей против фарватера в море, громадные огненные снопы от взрыва — все это вместе представляло картину ужасную, но великолепную.
Физически и нравственно изнуренные солдаты, матросы, офицеры удалялись от Михайловской батареи на гору, где в изнеможении падали под кустами и спали как убитые. Утром многие вскочили, ошеломленные необыкновенным громом от взрыва Павловской батареи. Камни сыпались, испещряя зеркальную утреннюю гладь бухты, по которой кое-где еще сновали лодки. Корабли все были уже затоплены, мост разведен, и лишь пароходы, порубленные топорами, боролись со смертью.
В последний раз оглядывались солдаты на Севастополь и брели выше, где собирались сильно поредевшие от вчерашнего штурма полки.
Примечания
zzz
