Осада Монтобана - [15]

Вот что услыхал Норбер:

«Кавалер Рене де Нанкрей, ренегат и изменник, виновный своим тайным союзом с папистами против праведного дела реформы; виновный против чести по своему неудавшемуся покушению предать этот город врагам своей веры с помощью гнусной засады, объявляется навсегда подлецом и злодеем. Всякий верный кальвинист обязан его выдать, если встретит, нашему высокому правосудию, которое отправит его на виселицу, или убить, если он будет сопротивляться.

Его родственники и наследники будут изгнаны, если явятся, из всех протестантских домов как запятнанные его позором.

Целый день этот приговор будет читаться каждый час палачом у позорного столба, потом будет прибит его помощником к виселице.

Монтобанский губернатор

Маркиз де ла Форс».

После этого чтения толпа заревела:

— Смерть Рене де Нанкрею!

— Почему все эти люди зовут папу? — спросила Валентина, боязливо прижимаясь к Норберу.

Он не отвечал, но снова взял её на руки и, волоча за собой Мориса, вышел из города. Норбер решился искать убежища в Лагравере, наследственном имении Сабины, находившемся в шести лье от Монтобана, недалеко от местечка Коссад, которое держало сторону Людовика XIII и где, без сомнения, собрались королевские войска.

Норбер шёл целую ночь по избитой дороге, закутав Валентину в плащ, отогревая Мориса своим дыханием и почти постоянно неся на руках обоих.

Преданность придавала ему силы. Однако на рассвете он озяб, устал, страдал от ушибов при нескольких падениях, но ему оставалось только пройти Коссад и укрыть детей, здоровых и невредимых, в замке Лагравере.

Он вошёл в городок, ворота которого были открыты для того, чтобы позволить бегущим католикам укрыться там.

На центральной площади Норбер должен был остановиться, чтобы пропустить кортеж, выезжавший из отеля губернатора. Норбер задрожал от ужаса, узнав в начальнике свиты графа Филиппа де Трема!

Солдаты полковника поддерживали закрытые носилки, в которых лежал в горячке коннетабль де Люинь, который отправлялся умирать дальше и через три дня умер в Лонгвиле в Керси 15 декабря 1621 года, столько же и от болезни, сколько и от горя, охватившего его вследствие поражения и бесславия.

В окне отеля за занавеской виднелись две головы, смотревшие на эти преждевременные похороны, два лица очень разнящиеся, одно — равнодушное и скучающее, другое — задумчивое и взволнованное: лицо Людовика XIII и лицо Армана дю Плесси.

Когда отряд проехал, Норбер, Валентина и Морис продолжали свой трудный путь. Скоро они вышли из города. Голова старика уже клонилась от усталости и горя, дети плелись рядом, осматриваясь вокруг с любопытством, свойственным их возрасту. Вдруг Валентина закричала:

— Папа, там папа!

Испуганный, Норбер поднял глаза. На виселице висело тело, запачканное кровью и грязью, но бледное лицо ещё можно было узнать. Впрочем, позаботились прибить к груди и надпись: «Рене де Нанкрей, изменивший своему королю, приговорён к смерти на виселице».

— Боже мой, — простонал Норбер, обретя от ужаса новые силы, чтобы идти дальше, взяв на руки Валентину, — Боже Милосердый, сделай так, чтоб она забыла!

Глава I НАСЛЕДНИЦА СТРАДАЛЬЦЕВ

од 1635-й, год довольно бурный, двигался к осени.

Вечер, тяжёлый, мрачный и грозный, сменился ночью, усыпанной тучами, которые время от времени закрывали бледную луну.

Среди возрастающих стенаний каштановых деревьев и дубов, рассыпавших свои пожелтевшие листья по земле, слышалось скрипенье заржавленных флюгеров, не без сопротивления поддававшихся бурному ветру.

Дубы скрывали под своей тёмной зеленью довольно обширное, но ветхое жилище, образчик тех замков, которыми эпоха Возрождения сменила средневековые замки.

Вместо башни на дворе замка возвышалась голубятня. Двор был квадратный, замыкаемый корпусом здания, двумя большими флигелями и длинной решёткой. Этот замок отличался пышностью и изяществом украшений времён Франциска I, карнизы, фризы, балконы, окна со средниками были каменные или из ровного дерева, но запустение придавало слегка обветшалый вид этому красивому замку.

Плющ вился вдоль правого флигеля, где в разбитые окна с шумом врывался ветер. При одном из страшных порывов бури окно над дверью с железными арабесками, которая вела из передней на террасу крыльца, отворилось. Женщина в длинном чёрном платье вышла на балкон. Луна, вышедшая из облаков, скоро залила своим перламутровым светом прекрасное лицо этой смелой любительницы природы.

Она любовалась величественным беспорядком старых каштанников и огромных дубов, качавшихся со страшными порывами и стенаниями, походившими на хрипенье моря.

Она любовалась могучими усилиями принципа разрушения, эта белокурая девушка, густые волосы которой развевались, как у царицы друидов, но её очаровательные черты, большие, голубые глаза, крошечный ротик как-то не вязались с этой склонностью любоваться страшным зрелищем.

— Как в этом бурном воздухе легко дышать! — говорила она. — Как хорошо было бы мне там, под дубами, или в долине противопоставлять урагану мою волю и силу моего коня. Вот что я назвала бы жизнью! А прозябать здесь — всё равно что спать наяву... Но зачем я так мало похожу на подобных мне? Зачем с чувством стыдливости моего пола во мне живёт эта смесь вкусов и инстинктов, которые свойственны только мужчинам? Зачем моё сердце бьётся от радости, когда я сжимаю эфес шпаги или ружейный приклад? Когда лошадь мчит меня бешено или я переплываю на ней волны потока, рискуя утонуть или сломать себе шею? Отчего всякая опасность привлекает меня и прельщает? Отчего я провожу бессонные и скучные ночи, когда мне не удалось днём утомить моё тело? Боже, прости меня за то, что я так мало похожа на молодую девушку!