Осада Ченстохова - [11]

— Я почти готов к этому, — сказал приор.

— Как так? Разве вы это допускали?

— Отчасти… Теперь ожидаю вождей и собираю воинов.

— Непонятная вещь, непонятная! — воскликнул пан Павел, всматриваясь в Кордецкого. — Слушаю вас и едва верю ушам своим. Но спорить было бы напрасно…

— Совершенно напрасно! — прервал его с достоинством Кордецкий.

— Да будет в таком случае воля Божья!

— Да будет воля Божья! — повторил со вздохом пан Богданский.

— А я, отец приор, — заговорил с широкой, добродушной улыбкой Жегоцкий, — прихожу с двумя здоровыми руками и приношу вам мою верную службу; ручаюсь, что даром не буду есть монастырского хлеба.

— Просим к нам и благодарим, а Бог вас наградит за это.

— Мы, пан Стефан, — тихонько шепнул старый Богданский Яцковскому, — сейчас же, после службы, улизнем отсюда, мне так сдается.

— Согласен с тобой, сосед, нечего тут долго болтаться; не то нас захватит швед и заставит носить ядра и мушкеты.

— По крайней мере, дома безопаснее!

IV

Как монахи в definitorium[2] собираются и что там решают вместе с приором

Третьего ноября, перед полночной молитвой, все монахи собрались, созванные приором в большой зале, называемой definitorium. Никто из братии не знал, зачем их позвали; однако все с одинаковой покорностью поспешили молча и заняли свои места. Несколько подсвечников с желтыми восковыми свечами стояли посреди залы перед креслом, приготовленным для настоятеля; напротив на стене висело огромное деревянное почерневшее Распятие, в ногах которого белел череп и две скрещенные кости. Это не была работа резчика, а взятые с кладбища пожелтелые останки. Под крестом в золоченой раме; темнел ласковый лик Святой Заступницы монастыря. Направо и налево в темных деревянных рамах висели большие изображения, терявшиеся в тени малоосвещенной залы, изображения святых, монахов и королей. Казалось, и они принадлежали к массе этого сборища монахов, сидевших чинно на дубовых скамьях и так; неподвижно, как изваяния святых. Кое-где колеблющийся свет падал на бледный лик паулина, и окруженное светлым кругом лицо его как бы оживлялось. Глубокая тишина царила в зале, и только, иногда глубокий вздох или стук костяных четок, шепот молитвы или отдельное слово, вырвавшееся из уст, прерывали молчание. Монахи медленно собирались еще; старики шли с палками в сопровождении новопостриженных; то и дело отворялись двери, и какой-нибудь из монахов входил с обычным обращением и занимал свое место.

Приора и нескольких старших еще не было, а часы ожидания навели на монахов размышление, тяжкие думы которого были видны на их лицах. Наконец открылись двери, и ксендз Кордецкий вошел спокойными шагами, занял свое место, поклонился Распятию и начал вместе с остальными молитву Святому Духу.

Слышен был стук падавших на колени, и тихий шепот, точно живительный весенний дождь, зашумел по зале.

— Аминь! — Все встали, ксендз Августин Кордецкий еще минуту горячо молился от всей души, со сложенными руками, сомкнутыми устами и глазами, устремленными к небу. Братия ожидала, пока он сойдет к ним.

Затем он поднялся вдохновенный с проясненным челом и, c приятной улыбкой открыв уста для обычного приветствия, обратился с такими словами к присутствующим:

— Дорогие братья, я созвал вас на совет, так как сам не смею на себя взять всю ответственность при обстоятельствах теперешнего положения страны и этой святой обители. Нет уже сомнения, что шведы, наводнившие всю Польшу, собираются напасть на Ясную-Гору; не знаем только ни дня, ни часа. Не спрашиваю я вас, милые братья, будем ли защищать это место, доверенное нашей защите около трех веков, от нападения еретиков, так как это наша обязанность и в этом не может быть никакого сомнения, но я хотел бы услышать ваше мнение: оставить ли здесь святую икону или укрыть ее для безопасности в потайном месте. Защищаться мы должны и будем до последней капли крови; мы обязаны пролить ее здесь за Бога нашего и веру, за присягу в верности королю. Но кто знает? Быть может, Бог не благословит наших стараний; может быть, не выдержим осады, быть может, смерть поразит нас, а враг завладеет обителью или разрушит Ясную-Гору. Годится ли, чтобы образ был на виду для беззаконного поругания? Выскажитесь же, братья, и посоветуемся во имя Бога! Начните вы, отец Игнатий.

Отец Игнатий Мелецкий, крепкий старик с копной седых волос, почти исполинского телосложения, с ясным лицом, но суровым выражением, поклонился настоятелю, окинул взором братию, как бы извиняясь, что ему первому принадлежит голос, и сказал:

— Защищаться против еретиков необходимо и прекрасно, а умереть при защите этого святого места, как подобает стражам, которых поставил вождь на важном посту, будет для нас славой. Мы выдержим борьбу, ибо нас Искупитель Богочеловек не оставит, а Пресвятая Матерь охранит нас покровом милости своей. Наверно, здесь не найдется никого, кто посоветовал бы позорную сдачу. Правда, вся страна склонилась, как ослепленные перед золотым тельцом израильтяне; но кому же, как не нам, подать пример стойкости и верности присяге. Что касается святого образа, то, насколько могу судить своим слабым умом, его следовало бы спрятать раньше, чем придет враг; скрыть также серебро и драгоценную утварь костела, чтобы не надругались над ними еретики, если Бог попустит на нас несчастие. Сами же останемся верными защитниками святого места и не убоимся боя.