Осада Бостона. Лоцман - [25]

С рвением отнюдь не бескорыстным — чего он даже и не пытался скрывать — капитан взялся за налаживание хозяйства Линкольна. По уставу капитану надлежало столоваться вместе со всеми офицерами, неукоснительно соблюдая различные правила, которые мешали развернуться его талантам, так же как состояние кошелька мешало потворствовать его желаниям. На квартире же у Лайонела ему предоставлялось широкое поле деятельности, причем без всякого ограничения затрат, о чем он давно втайне мечтал. Городская беднота, сильно страдавшая от отсутствия заработков, существовала за счет вспомоществования в виде денег, пищи и одежды, посылаемых из соседних колоний, но для тех, кто имел деньги, на рынке было полно товаров. Такое положение вещей вполне устраивало капитана Полуорта, и недели через две после прибытия Лайонела в полку стало известно, что капитан постоянно обедает у своего друга, майора Линкольна, хотя следует заметить, что сам майор Линкольн весьма часто отправлялся обедать к штабным офицерам.

В то же время майор Линкольн продолжал ночевать на Тремонт-стрит и с усердием, которого никак нельзя было ожидать после довольно ощутимой неловкости первого знакомства, старался сойтись покороче с обитателями этого дома. Правда, что касается миссис Лечмир, то здесь он не достиг особенного успеха. Всегда церемонная, хотя и неизменно учтивая, она, словно плащом, была окутана холодной рассчитанной отчужденностью, и Лайонелу, даже если бы он очень к этому стремился, едва ли удалось бы пробить ее броню. Однако с более молодыми родственницами дело уже через несколько дней пошло совсем по-иному. Агнеса Денфорт, отнюдь не замкнутая по натуре, начала незаметно поддаваться очарованию мужественных и любезных манер молодого офицера и уже к концу первой недели с таким добродушием, непосредственностью и простотой отстаивала права колонистов, подшучивала над выходками офицеров и тут же признавалась в своей предубежденности, что, в свою очередь, больше, чем другие, расположила к себе своего английского кузена, как величала она Лайонела. Куда более странным, если не сказать совершенно необъяснимым, казалось Лайонелу поведение Сесилии Дайнвор. День за днем она могла быть молчаливой, надменной, неприступной, а затем внезапно, словно под влиянием какого-то тайного побуждения, становилась естественной, общительной и простой. И тогда вся ее душа, казалось, светилась в ее выразительных лучистых глазах, а ее мягкий юмор и веселость, сломав преграды сдержанности, прорывались наружу, приводя в восхищение всех окружающих и делая их столь же веселыми и счастливыми, как она сама. Долгие часы размышлений посвятил Лайонел необъяснимым переменам в поведении молодой девушки. В самой изменчивости ее настроений таилось своеобразное очарование, невольно привлекавшее к ней Лайонела, а изящная фигурка и прелестное умное личико не могли не усилить его стремления поближе познакомиться с прихотливыми особенностями этой натуры, что, естественно, привело к пристальному и пытливому наблюдению за ней. В результате этого постоянно оказываемого ей внимания поведение Сесилии стало почти неприметным образом меняться: оно становилось все менее и менее капризным и все более и более обворожительным, а Лайонел в силу какой-то странной забывчивости вскоре упустил из виду свою главную цель и, как ни странно, перестав отмечать перемены в настроениях кузины, даже не испытал разочарования.

В вихре светских удовольствий, когда внимание рассеивается из-за многочисленных встреч и развлечений, для того чтобы между молодыми людьми могла возникнуть известная близость, потребовался бы, вероятно, не один месяц, более того — она вообще могла бы не возникнуть. В таком же городе, как Бостон, который уже покинули почти все знакомые Сесилии, а те, кто еще оставался в нем, жили замкнуто и не интересовались ничем, кроме самих себя, сближение Сесилии и Лайонела явилось естественным результатом вполне очевидных причин. Словом, в течение этих двух знаменательных недель, богатых такими событиями, значение которых не укладывается в рамки истории одной семьи, между молодыми людьми зародилась симпатия и возникло взаимное расположение, а быть может, и более глубокий интерес друг к другу.

Если зима 1774/75 года была на редкость мягкой, то весна в такой же мере была запоздалой и холодной. Впрочем, как нередко бывает в нашем изменчивом климате, в марте и в апреле холодные дни сменялись порой такими теплыми и солнечными, что казалось — лето уже близко, но затем студеный восточный ветер приносил ледяные дожди и гасил всякую надежду на смягчение погоды. Таких ненастных, дождливых дней в середине апреля выпало немало, и Лайонел волей-неволей вынужден был не выходить из дому.

Как-то вечером, когда косой дождь хлестал в окна, Лайонел покинул гостиную миссис Лечмир, чтобы закончить начатое им еще до обеда письмо своему управляющему в Англии. Войдя к себе в комнату, которую он оставил пустой и которую, естественно, рассчитывал найти в таком же состоянии, он был немало поражен, увидав, что в ней кто-то хозяйничает. Яркий огонь пылал в камине, отбрасывая причудливые, пляшущие тени, странно искажавшие и увеличивавшие до фантастических размеров все находившиеся в комнате предметы. Едва Лайонел переступил порог, как ему бросилась в глаза огромная изломанная тень, лежавшая на стене и на потолке и имевшая очертания человеческой фигуры. Вспомнив, что он оставил свои письма незапечатанными, и не доверяя скромности Мери-тона, Лайонел, неслышно ступая, приблизился к кровати и заглянул за полог. Каково же было его изумление, когда вместо своего слуги он увидел перед собой старика незнакомца! Старик сидел, держа в руке недописанное письмо Лайонела, и был так поглощен чтением, что не заметил появления хозяина. Он был закутан в тяжелый грубый плащ, с которого стекала вода, но Лайонел сразу узнал пряди седых волос, глубокие морщины и резкие черты этого удивительного лица.