Оружие возмездия - [57]

В свои пятьдесят он чувствовал себя прекрасно, выглядел намного лучше сорокалетних сослуживцев, но самое главное — не заболел букетом профессиональных болячек, которые умудряются подхватить даже молодые работники прокуратуры. Злобин знал, что цинизма, авантюризма, здравого смысла и гуманизма в нем ровно столько, сколько нужно, чтобы качественно, но без вреда для здоровья и семьи, исполнять свои служебные обязанности.

Род Злобиных шел с казачьего Дона, и Андрей Ильич искренне благодарил неизвестных прадедов, от которых унаследовал не только отменное здоровье, но и тягу к порядку и степенному отношению к любому делу. И было еще в нем то веками выпестованное чувство, нет — чутье на несправедливость, что вскипало порой до красного марева в глазах. Дедам было проще: чуть что не по справедливости, что дана свыше и только нелюдь ее не чувствует, хрясь шашкой от плеча до седла, а там пусть Бог да люди судят.

Злобину родина шашку не доверила, а сунула в руки затертый томик УК. Но и им он сподобился орудовать так, что подследственный контингент очень быстро переименовал его в Злобу. Прозвище произносили со смесью страха и уважения. Зеки, народ с обостренным до болезненности чувством справедливости, быстро вычислили, что Злоба оступившихся не топит, если уж никак не открутиться, то уходили от него на минимальный срок. С тех пор на пересылках, где, представляясь братве в камере, кроме статьи и срока, полагается назвать «за кем сидел», прошедшие кабинет Злобина вызывали особый интерес.

А если вдруг Злоба выяснял (а нюх на тухлятину у него был собачий), что подследственный законченный душегуб и сука, то такого крутил беспощадно на полную катушку. Мало того, что ни по одному эпизоду дела спуска не давал, так еще в суде так клиента расписывал, что у кивал, что по бокам от судьи сидят, волосы на голове шевелились, и даже самая сердобольная из судей, которой до пенсии два дня, штамповала приговор на максимальные сроки и еще долго жалела, что по этой статье не предусмотрен расстрел. Как-то само собой получалось, что те, кого Злоба раскусил, на зоне долго не тянули, перла наружу из них гниль, таких быстро ссылали под нары, а там и до удавки или пера под ребро недалеко.

Злобин мурлыкал песенку про бодрое утро, залетела в голову за завтраком и никак не собиралась вылетать. Песенка была из давнего прошлого, переименованного в застой, о котором почему-то все чаще вспоминалось только хорошее. И не потому, что был молод и сахар казался слаще.

Действительно, тогда жизнь была если не бодрее, то уж точно здоровее. Взять хотя бы работу. Первый расчлененный труп Злобин увидел на пятом году службы в прокуратуре. По пьяни не поделили что-то два бывших зека. Но и тогда экспертиза признала потрошителя невменяемым. А за грабителем, пальнувшим в сельпо в Озерском районе из пистолета, высунув языки, бегали всей областью. Затравили за два дня. Тоже дураком оказался, кстати. При задержании выстрелил в милиционера. Отделавшегося легким ранением старшину наградили орденом, а дураку с чистой совестью впаяли «вышку». Злобин был уверен, что вернись по волшебству те времена и нравы, народ, осатаневший от беспредела урок и властей, с отвычки подумал бы, что попал в рай.

— О тэмпора, о морэс, — пробормотал Злобин. Это была единственная латинская фраза, оставшаяся в голове после зубрежки римского права. Все остальное, включая кодексы Хаммурапи, цезарей и прочих наполеонов, Злобин выкинул из головы, чтобы не захламлять память ненужной информацией.

По аллее навстречу ему приближалась стайка девушек, и Злобин невольно подтянул живот и расправил плечи. У только что сменившихся медсестер лица еще несли печать ночного дежурства, но глаза все равно играли огнем. Впереди у них был целый летний день и долгая ночь, и, судя по оживлению, провести их они собирались по завету Павки Корчагина, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Злобин скользнул взглядом по фигуркам девушек, затянутых в узкие, минимальной длины платья, отвел глаза.

— О тэмпора, о морэс, — пробормотал он еще раз. Латинское изречение о временах и нравах, как он не раз убеждался, срабатывает во всех случаях жизни.

Девушки расступились, готовясь пропустить Злобина сквозь свой ярко накрашенный и пестро разодетый строй, но он свернул на дорожку, уводящую к приземистому двухэтажному домику. Сразу же отметил, что за спиной смолкли оживленный щебет и смех. Дорожка вела к моргу. А без особого повода к патологоанатомическому корпусу, как был обозначен морг на карте больницы, люди не ходят.

Девушки, уважительно притихшие, по молодости лег и незапятнанности биографии не знали, что представительный дядька с пепельной шевелюрой не скорбящий родственник, а начальник следственного отдела прокуратуры Злобин, и ведет его к моргу не личное горе, а служебная необходимость.

Еще на заре своей карьеры по совету старого следака, у которого Злобин три года бегал в учениках, он взял за правило минимум два раза в месяц посещать морг. «По твоему делу идет труп или нет, не важно, — наставлял его учитель. — Смотри, изучай, запоминай. Это для человека уже все кончилось, а для нас, прокурорских, еще только начинается».