Оружие разрушения - [26]

К крепости журавлиным клином подошли несметные силы. Затем они перестроились и окружили безоружных слуг сегуна. Канг из укрытия наблюдал за их маневрами.

Весь день продолжалась битва, и не потому, что воины Ниши встретили сопротивление, нет – просто они наслаждались убийством. Когда жалобные стоны и крики умирающих достигли ушей Канга, он взглянул на золотой слиток в своей ладони, не окупивший даже питания в пути.

Когда бой окончился, Ниши поднялся с кресла и с великой радостью возвестил о победе, умолчав о том, сколь дешево она ему досталась. Добавил только, что отныне вся Япония должна трепетать от одного его имени.

Воины коварного сегуна заполонили крепость, ранее принадлежавшую его врагу.

Эту ночь Ниши провел в роскошной постели побежденного соседа, голова которого с острия копья у дверей спальни взирала на победителя.

Наутро приближенные нечестивца явились в опочивальню, чтобы разбудить своего повелителя, и, раскрыв рот, застыли от ужаса. У дверей стояло копье с насаженной на него головой Ниши Коварного. А обезглавленное тело его лежало на той самой кровати, на которой он провел свою последнюю ночь. И – послушай, Римо: на подушке лежала та же голова, что покоилась на ней прежде. Голова сегуна, который не вызывал к себе мастера Синанджу.

Чиун многозначительно выпрямился.

– Очень интересная история, – заключил Римо.

Мастер наклонил голову.

– Благодарю тебя.

– Но какое отношение она имеет к данному происшествию?

– Разве я закончил?

– Нет, но мне так показалось.

– Ты чересчур доверчив. Пора уже избавиться от этого качества и отомстить за поруганную честь Дома Синанджу!

– Я весь обратился в слух, – обреченно откликнулся Римо.

– Ты весь обратился в нюх и в бег. Но не об этом речь. Слушай же.

Никем не замеченный, Канг вернулся к себе, в деревню. Он не принес с собой золота, зато смыл кровью жесточайшую обиду. Теперь он мог спокойно жить в ожидании новых вызовов в Японию, где кровопролитные войны не прекращались еще много лет.

В те феодальные времена существовал такой обычай: если сегун умирал, не оставив наследника, то его самураи покидали службу и становились самураями, не имеющими хозяина, или ронинами.

– Ах вот как...

– Знай, Римо: считалось позором стать ронином. У них не было ни товарищей, ни вассалов, ни обязанностей. При них оставались только катана да их жалкое искусство. Некоторые из них нанимались за деньги на любую службу. Другие становились бедными земледельцами. Кое-кто занимался грабежами, а то и вещами похуже, например, политикой. В те времена самураев в Японии было больше, чем мест на службе у сегунов. Потому-то страну наводнили странствующие ронины.

– А, это как наши свободные коммивояжеры?

– Никакого сравнения и быть не может! – в гневе вскричал Чиун. – Сиди молча и слушай, и тогда поймешь, каким образом моя история касается нас.

Старик понизил голос.

– Потом некоторое время мастер Канг по-прежнему жил в тишине и спокойствии у себя в деревне. Однажды до него дошел слух, что некий крестьянин из соседней деревни убит странствующим японским самураем. Но, поскольку убитый был не из нашей деревни... – Чиун помолчал, чтобы дать Римо время осмыслить слово «нашей», – Канг не придал значения этому слуху. Самураи редко появлялись в Корее, но если дело касалось Синанджу, приходили в одноименную деревню.

– Пари держу, пришел и этот, – вставил Римо.

– Именно! Однажды утром он явился в деревню. Щеки его ввалились, под глазами темнели крути. С головы до ног он был закован в черные, как оникс, доспехи, правда, изрядно запыленные. Он пришел к Дому Мастеров, что стоит на холме, и возвысил голос: «Я Эдо, самурай, которого мастер Синанджу лишил хозяина».

Услышав эти слова, Канг вышел во двор и спросил пришельца: «Какого сегуна звал ты хозяином?»

«Ниши Храброго».

«Ниши Злосчастного. – Канг сплюнул на землю. – Он обманул Дом Синанджу и этим подписал себе приговор».

«Ты сделал из меня ронина, и я пришел отомстить за обиду».

Он обнажил свой черный катана и переложил его в левую руку.

«Лучше вонзи этот клинок себе в живот, ронин, чем угрожать мастеру Синанджу. Тебе же лучше будет», – сказал ему Канг.

Ронин, не говоря ни слова, опустил лезвие катана плашмя на запястье вытянутой вперед правой руки, словно изготовясь к схватке.

– Теперь я сам могу рассказать тебе, что случилось дальше, – перебил учителя Римо.

– Молчи и слушай! Ронин оскалил зубы, как раненый зверь, и в глазах его мрачным огнем сверкнула вся копившаяся в нем злоба. Внезапно лезвие поднялось в воздух, со свистом опустилось, и на землю упал отрубленный указательный палец правой руки ронина. Он нагнулся, поднял палец и швырнул его в лицо мастеру. Тот, конечно же, с легкостью уклонился.

А ронин, не теряя ни секунды, распорол себе клинком живот и безжизненно рухнул на землю.

– Ага, харакири, – кивнул Римо.

– Нет. Сеппуку! Только белые невежды называют это «харакири». Ты – не белый человек, хотя порой бываешь невеждой. Ритуальное самоубийство называется «сеппуку».

Ученик вздохнул.

– Значит, самурай умер?

– Не подобает тебе называть изгоя этим благородным именем. Он был всего лишь ронин. Да, он умер, причем мастер Канг остался у него в долгу.