– Ты права. Во мне. И все-таки – именно это, – он снова взглянул на молчаливую секиру.
– Но…
– Ты права, дело во мне, убивает не оружие и не кузнец-оружейник. Убивает воин, в чьих руках оружие. Я. Гур-Ашер, Секира Ашеры. Вот это и есть во мне. Это и есть – я. Поэтому и…
– Что – поэтому? Ведь не секира твоя свалила… их. Ты это сделал и только ты.
– Именно так, это сделал я, а не моя секира. А я – Секира Ашеры, и значит, сделала это сама Ашера. Старый Белиашер первым об этом возопит, и остальные жрецы поддержат. Мол, ночь старше дня, а страсть сильнее смерти. Сам Артха-ван против их слова не пойдет, да и не надо оно ему.
– А тебе? Неужели ты так и хочешь всю жизнь…
– Такая жизнь по мне, – повел плечами Гур-Ашер.
– Но в тебе есть большее, то, о чем многие мечтают, то, за что многие пожертвовали бы богатствами, близкими и друзьями…
– Мне-то что? У меня и так есть все, чего я хочу. А понадобится больше, добуду.
Она закусила губу.
– Тогда нам недолго быть вместе… я не могу открыть для тебя то, чего ты сам не желаешь принимать.
– Мы вместе всегда, когда хотим этого. Чего еще желать?
Она вскочила.
– Думаешь, сказал два слова – и я навсегда привязана к тебе?
Он приподнялся на локте, серебристый отблеск луны отражался в его глазах.
– Ты приходишь сама, и никакой власти над тобой у меня нет. Потому что решает не секира, а воин.
Она сделала шаг назад, облитая призрачными лучами.
– Я уйду и не вернусь. Ни днем, ни ночью, которая старше. Но… ты сам можешь подняться ко мне, если…
Он встал, его ладонь закрыла ей рот. Потом руки легли на плечи, на затылок, на спину, а дыхание стало общим.
Над шатром светила молодая луна.
Ее черный двойник, насаженный на рукоять, покоился у ложа.
В жизни и в смерти меж небом и твердью воля пребудет Твоя,
Ты – это счастье, и боль, и ненастье, Ты – это суть бытия…
