Оруэлл - [20]
Он решил написать повесть «про самого себя». Обладая великолепной памятью (явно пригодились зубрежка нудных исторических фактов и дат в приготовительной школе и изучение греческого и латинского языков), он не делал записи; своего рода дневник существовал только в голове. Реальные факты дополнялись вымыслом. Эрик даже воображал себя кем-то вроде Робин Гуда, совершавшего разнообразные подвиги. Постепенно, однако, память стала фиксировать всё то, что он делал и видел>>{103}.
В течение всех лет, проведенных в Итоне, Эрик переписывался с Джасинтой, а на каникулах проводил немало времени с ее семьей, дважды ездил на отдых с Джасинтой и ее родителями. Девушка всё более привлекала Эрика яркой внешностью, независимостью суждений. Она, в частности, сказала, что придерживается пантеистских взглядов, не верит в «человекоподобного» Бога-творца, считает главной святостью природу. Эрик прозвал свою подругу язычницей и посвятил ей стихотворение, по сути любовное:
Почти взрослой Джасинте показалось, что выражение «души обнажили» звучит не совсем прилично, и она попросила заменить эти слова на «незащищенные души». Это звучало не так ярко, но юный поэт безропотно зачеркнул фрагмент текста и сверху написал новый. В таком виде Джасинта и сохранила стихотворение друга юности на всю жизнь.
Их встречи были почти невинными. Они вместе читали, обсуждали прочитанное, посещали книжный магазин и то ли покупали заинтересовавшие их издания, то ли брали на время за незначительную плату (многие британские книжные лавки одновременно были своего рода библиотеками). Джасинта вспоминала, что Эрик не просто любил читать — он рассматривал книги и как школу жизни, и как школу творчества, поскольку собирался стать писателем: «Он говорил, что чтение — это хорошая подготовка для писания: любая книга может чему-то научить, по крайней мере, как писать. Конечно, Эрик всегда собирался писать: не просто как писатель, а как ИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ, заглавными буквами»>>{104}.
Бывали моменты, когда пара вплотную подходила к физической близости, но Джасинта, верная консервативной традиции, считала добрачный секс недопустимым и в последний момент останавливала Эрика, который, будучи в этом плане таким же неопытным, как и его возлюбленная, послушно прекращал «посягательства», ограничиваясь прикосновениями к сокровенным местам тела девушки. Об этом Джасинта рассказывала подругам через много лет, признавая, что «у них что-то было», хотя до «полового акта» дело не доходило>>{105}. Эрик мечтал о том времени, когда они поженятся, и даже посвятил этому вожделенному моменту сонет, в котором сравнивал Джасинту и себя с Джульеттой и Ромео. Вот одно четверостишие из этого сонета:
Позже Джасинта, как бы оправдываясь по поводу своего «строгого» поведения, писала, что Эрик «был великолепным компаньоном» и очень нравился ей — как литературный наставник, философ и друг. «Но у меня не было к нему никаких романтических чувств. Два года разницы между семнадцатилетней девушкой и пятнадцатилетним мальчиком для начала — неправильные два года. В пятнадцать он был слишком юн для женитьбы, а я в семнадцать могла бы выйти замуж за кого-нибудь и постарше»>>{106}.
Пока Эрик учился в Итоне, произошли некоторые изменения в его семье. Отец, воспылавший патриотическими чувствами, несмотря на свои 60 лет, записался в армию. Его взяли на службу как в прошлом опытного и дисциплинированного колониального чиновника, но в боевые порядки он допущен не был и служил в Марселе в трудовом подразделении Индийского полка, отвечая за кормление мулов. Девятнадцатилетняя Марджори вышла замуж за своего старого поклонника и соседа Хамфри Дейкина, а после того как ее муж был призван в армию, сама вступила во вспомогательную воинскую часть, занимавшуюся перевозкой казенной почты. Оставшись в одиночестве, Айда перебралась в Лондон, где устроилась на работу в пенсионном министерстве (оно было образовано в годы войны и просуществовало недолго).
В этих условиях Эрик всё сильнее чувствовал себя не просто одиноким, но обязанным полностью отвечать за собственную судьбу, не прибегая к помощи родных. Временами юноша испытывал физическое недомогание. У него оказались слабые легкие, мучили частые приступы кашля. К тому же еще в школьные годы, примерно в 15 лет, он стал курить и в этом проявил своего рода «творчество». «У меня возникла мысль купить турецкий табак и делать из него сигареты, и это оказалось чертовски трудной работой», — признавался он в письме Джасинте>>{107}. В конце концов Эрик научился мастерски, буквально за несколько секунд, делать самокрутки, причем продолжал экспериментировать: делал сигареты разной формы, длины, плотности табака. Сам процесс доставлял Эрику удовольствие, стал своего рода хобби. Понятно, что рукотворное произведение надо было опробовать на собственных органах дыхания; курил он всё азартнее, и это пагубно влияло на и без того не очень здоровые легкие. Вначале он делал сигареты-самокрутки из экономии, но затем так привык к ним, что курил их всю жизнь, даже тогда, когда туберкулез оказался уже неизлечим.
