Оруэлл - [155]

Несмотря на послевоенные трудности, условия жизни в санатории были сравнительно комфортными. Блэра поселили в небольшом домике, рассчитанном на пребывание одного пациента, на французский манер называемом шале. В нем была холодная и горячая вода, возле кровати стоял небольшой стол, за которым Эрик питался — еду ему приносили. Через стеклянную дверь можно было выйти в санаторный парк. Тишину нарушало только пение птиц. Пациенты, желавшие слушать радио, должны были пользоваться наушниками^{687}.

Потребовалось полгода, чтобы Эрик смог подниматься с постели и начал совершать короткие прогулки по парку. Он мечтал возвратиться к работе, но это было строго запрещено. В письме Джеку Коммону в июле 1949 года он писал: «Я ни черта не должен делать, в том числе долгое время не должен пытаться работать, возможно, год или два, хотя я надеюсь, всё будет не так ужасно. Жутко скучно, но я подчиняюсь распоряжениям, ибо хочу прожить еще по крайней мере 10 лет. Мне нужно много чего успеть сделать, не говоря уже о Ричарде, о котором необходимо заботиться»^{688}.

Кто такой Ганди?

В конце 1948 года, несмотря на плохое самочувствие и занятость перепечатыванием текста романа начисто, Оруэлл написал статью «Размышления о Ганди» — свою последнюю крупную публицистическую работу. Опубликована она была в январе 1949-го в «Партизан ревю»^{689} в связи с начавшими выходить тогда же в английских журналах воспоминаниями индийского политического и общественного деятеля, противостоявшего колониализму. Полностью мемуары Ганди вышли в 1949 году^{690}, но познакомиться с этим изданием Оруэлл уже не успел.

В очерке писатель отдавал должное самоотверженности Ганди, но в то же время указывал на определенную бесчеловечность его установок: «Суть человечности не в том, чтобы искать совершенства, а в том, что человек иногда желает совершить грех ради верности, что он не доводит аскетизм до такой степени, когда невозможны дружеские отношения, что он, в конце концов, готов потерпеть жизненный крах, который есть неизбежная плата за то, что ты сосредоточил свою любовь на других людях. Без сомнения, алкоголь, табак и тому подобное — вещи, которых должен избегать святой, но и святость — то, чего должен избегать человек».

Особые сомнения вызывала у автора проповедуемая Ганди тактика ненасильственного сопротивления. Возможно ли «открыть миру глаза», как рассчитывал Ганди? Для этого надо совсем немногое: мир должен иметь возможность увидеть и услышать. Здесь Оруэлл вновь обращался к страшному опыту тоталитаризма: «…трудно представить себе, каким образом методы Ганди можно использовать в стране, где противники режима исчезают среди ночи и уходят в небытие. Без свободы прессы и свободы собраний не только нельзя обратиться к мировому мнению — нельзя вызвать к жизни массовое движение и даже объяснить свои намерения противнику».

Точно так же Оруэлл ставил под сомнение пацифизм Ганди: «В применении к внешней политике пацифизм либо перестает быть миролюбием, либо превращается в умиротворение».

Но хотел ли писатель низвергнуть с пьедестала незаурядную личность, деятельность и философию которой он рассмотрел в явно критическом духе? Ни в коем случае. Отсюда и финал статьи, свидетельствовавший о признании им места Ганди в истории и в то же время об осторожности и взвешенности оруэлловских оценок: «Если, что вполне возможно, между Индией и Британией наконец установятся вполне приличные и дружественные отношения, не будет ли это отчасти следствием того, что Ганди, борясь упрямо и без ненависти, дезинфицировал политическую атмосферу? Одно то, что в голову приходят такие вопросы, говорит о калибре этого человека. Можно ощущать, как я ощущаю, некую эстетическую неприязнь к Ганди, можно не соглашаться с теми, кто пытается записать его в святые (сам он, между прочим, никогда на это не претендовал), можно отвергать и сам идеал святости и потому считать исходные пункты его учения антигуманными и реакционными; но если рассматривать его просто как политика и сравнивать с другими ведущими политическими фигурами нашего времени, какой чистый запах оставил он после себя!»

Джеймс Бёрнхем

Еще до отъезда в туберкулезный санаторий, весной 1947 года, в статье, опубликованной в журнале «Нью лидер», Оруэлл выступил против тех, кого считал вольными или невольными агентами советского влияния на Западе: «Очень важно касательно этих людей — и это крайне трудно, так как существуют только косвенные доказательства, — обнаружить их и определить, кто из них искренен, а кто нет. Они безусловно делают много вредных вещей, особенно вводя в заблуждение общественное мнение в отношении природы марионеточных режимов в Восточной Европе; не надо, однако, торопиться в утверждении, что все они придерживаются одного и того же мнения. Вероятно, некоторые из них действуют только под влиянием собственной глупости»^{691}.

Статья была посвящена взглядам известного американского обществоведа, профессора Колумбийского университета в Нью-Йорке Джеймса Бёрнхема. Оруэлл решительно противопоставлял взгляды Бёрнхема сознательным или несознательным защитникам советского строя.