Орудья мрака - [102]

— Я полюбил сэра Стивена так же, как и его сына. Вы не могли бы передать мне этот дневник, госпожа Уэстерман? Мои глаза не слишком хорошо видят в полумраке.

Харриет передала ему книгу, довольно неуклюже удерживая открытую страницу. Когда Краудер взял у нее том, что-то зашелестело, и на пол упал сложенный листок бумаги, скрывавшийся между страницами. Харриет бросилась на него, словно спаниель, однако через минуту ее лицо снова расслабилось.

— Письмо, только это некий запрос, датированный несколькими годами позже. Всего лишь случайность.

— Думаю, сэр Стивен откуда-то усвоил свой инстинкт каталогизации. Вы уверены, что письмо сюда не относится?

Снова развернув листок, Харриет принялась читать. Ее глаза расширились, она перевернула страницу, пытаясь отыскать подпись, и снова вздохнула, не обнаружив ее.

— Вы правы, Краудер. И это ваша весьма досадная привычка.

Анатом вернулся к своему креслу, держа в руках дневник старого судьи, и, прежде чем сесть, поклонился Харриет. Она бережно разгладила листок.

— Я прочту вам письмо. Двадцатое марта тысяча семьсот сорок восьмого года. «Уважаемый сэр, я пишу вам, дабы задать вопрос, однако боюсь, что мне придется просить вас доставить свой ответ косвенно, тайно. Я знаю, вас это не обрадует. И все же я чувствую — я опасаюсь, сэр, — что этот вопрос необходимо задать и что на него должен быть дан ответ. Надеюсь, вы согласитесь с этим. Я слышала, что несколько лет назад умерла юная девушка, Сара. Мой вопрос следующий: имелся ли у нее медальон, посеребренная жестяная вещица на оловянной цепочке? Если да, забрали ли его во время убийства? Возможно, сэр, эти два вопроса покажутся вам чудными и бессмысленными. Однако они приводили меня в уныние и давили на меня в течение многих бессонных ночей. Если вы ответите „да“ на оба вопроса, тогда я должна признаться: я полагаю, что видела этот медальон, и видела его среди вещей могущественного человека, обладающего высоким положением и свирепым нравом. Вероятно, я потеряла рассудок и воображаю демонов в изножье своей постели, где нет ничего, что не было бы порождением моих нервов. Так что мне должно ожидать вашего ответа. Если медальон, о коем я повела речь, в самом деле принадлежал погибшей девушке, не могли бы вы несколько дней поносить на вашей цепочке для часов брелок, приложенный к настоящему письму? Я непременно увижусь с вами в это время, и, если вы подобным образом дадите мне ответ, я снова напишу вам и назову имя, кое не решаюсь теперь начертать на бумаге, а также сообщу, где можно найти медальон».

Харриет подняла глаза. Во мраке Краудер, сложивший пальцы домиком, казался лишь серой тенью.

— Да, я бы сказал, что это письмо действительно относится к делу. Нет ли там еще чего-нибудь? Записки от сэра Стивена?

— Здесь нет. Где ваши наблюдатели обычно записывают свои мысли и поступки?

Краудер обратился к последним страницам дневника, лежавшего у него на коленях.

— Порядок сохранен. Вот, на последних страницах этой книги. Теперь, мадам, настала моя очередь читать: «Я приложил это письмо к своему дневнику за тот год, когда была убита Сара Рэндл. Я полагаю, по-прежнему полагаю, что оно было написано леди Торнли, за трагическим браком коей я наблюдал, но не способен был помочь. По ее просьбе я носил брелок с того момента, как получил записку, но более мы с ней не сообщались. К тому моменту, когда леди Торнли совершила свое трагическое фатальное падение, я носил его уже два дня. Я сделал свои выводы, а будущим читателям этих строк предоставляю сделать свои. Да помилует Бог их души!»

Краудер перелистал страницы и снова спрятал от света слова сэра Стивена, а затем перевел взгляд на Харриет — она пристально глядела в сторону окон; сквозь щели по краям ставен в комнату попадал слабый отсвет солнца и зелени. Вечерний полумрак размыл контуры ее лица, однако анатом все же различил слезинку, сползавшую по ее бледной щеке.

V.4

Вопреки его собственным предположениям, Дэниелу Клоуду понадобилось куда больше времени, чтобы пересечь Лондон. В конце концов он оставил лошадь в одном из заслуживающих уважения мест на окраине города, надеясь, что пешком ему удастся перемещаться быстрее. День уже клонился к вечеру, а его надежда оказалась напрасной. Еще до того как он сумел осознать масштаб беспорядков, синими волнами пробегавших по городу, он понял, что дорогу будет найти нелегко. Его знания городской географии в лучшем случае можно было назвать туманными, и вскоре он очутился в паутине беспорядочно пересекающихся улиц, среди многочисленных зданий и шума, что вконец ошарашило и встревожило его. Дважды все заканчивалось тем, что он возвращался на ту же самую площадь, хотя был уверен, будто держит путь на запад. Здесь, перед ним и позади него, находилось то, о чем ранее он мог только читать. Лондон оказался еще непригляднее, чем он помнил.

Молодой человек начал задумываться: а что если Краудер и госпожа Уэстерман все же не были достаточно благоразумны, остановив свой выбор на нем? До нынешнего момента он лишь раз бывал в Лондоне; когда Клоуд был еще мальчиком, его дядя устроил это путешествие по милости одного из своих лучших клиентов. Тогда они ездили по улицам в экипаже. Дэниел перевешивался через край грохотавшей повозки и широко раскрытыми глазами с любопытством наблюдал за людьми, во множестве проходившими мимо. Он видел великолепно одетого человека, который будто бы сошел с картинки, а затем получил несколько толчков от группки облаченных в лохмотья мальчишек — сорванцы на прощание махали Дэниелу его же собственным носовым платком, а их крики и гиканье разносились по улице. Он видел, как по мостовым водили животных, поднимавших хвосты и пачкавших дорогу, тем временем джентльмены на лошадях, которые высоко поднимали копыта и казались юному Дэниелу замаскированными единорогами, то и дело сгоняли их со своего пути хлыстами. Он видел торговцев макрелью и молоком, громко расхваливавших свои товары, а на фоне белых стен — небольшие сборища мужчин, сбивавшихся в кучки над бутылками и игрой в кости. Проезжая мимо них, он свесился еще сильнее, и какая-то женщина, чьи оспины виднелись из-под лохмотьев и мертвенно-белой пудры, встала на цыпочки и погладила его по щеке своей костлявой рукой. А затем рассмеялась над ужасом и смущением мальчика, демонстрируя корешки последних черных зубов.