Но вдруг солнце зашло, и наступили сумерки. И тут же пришло спокойствие. Теперь я знал, что нужно делать, знал свой путь.
В лесу было почти темно, и я чуть не споткнулся о знакомый корень.
Мальчик стоял на поляне лицом ко мне. Что-то в нем изменилось, но я не сразу понял, что.
Он шагнул мне навстречу, и тогда я разглядел очертания перистых крыльев вдоль согнутых в локтях рук. На груди, закрывая светло-коричневые полоски ссадин, белели крест-накрест уходящие за плечи лямки орнитоптера. Взгляд его был все такой же спокойный и серьезный.
- Ты уже... - я не знал, как сказать.
- Все готово, - отозвался он. - Улетаю.
- Насовсем?
- Да.
"Да" прозвучало так твердо и окончательно, что у меня сжалось сердце. Он все понял и добавил:
- Я боялся, не придешь.
Значит, ему тоже тяжело расставаться.
Я не мог примириться.
- Но... - начал я и замолчал.
- Понимаешь, я не могу... - как-то очень тепло сказал он. - Меня ждут.
- Где?
Правая рука его вместе с крылом орнитоптера чуть приподнялась в сторону и плавно опустилась.
- Там, - сказал он. - Далеко. Ты не знаешь...
Ни о чем больше я не стал спрашивать. К чему? Все равно ничего нельзя изменить.
С опущенными руками он подошел к узкоствольной сосне с твердыми крепкими сучьями. Спину его, как два щита, прикрывали крылья.
Вдоль сосны тянулась веревочная лестница, терявшаяся у самой верхушки в потемневшей хвое. Лестница была закручена, и мальчик несколько секунд терпеливо выпрямлял ее.
Потом он обернулся в последний раз и улыбнулся не то виновато, не то ободряюще. И опять мне показалось, что я где-то видел его раньше. Веревочные ступеньки туго натягивались под ним, как тетива. Где-то у вершины сосны он переступил на кряжистый сук и немного расправил крылья, сохраняя равновесие.
Надо мной был уже не знакомый мальчик, а огромная сильная птица, готовая к полету. Оттолкнувшись от дерева, птица нырнула в пространство, и упругие взмахи крыльев плавно разгребли тугую темноту.
Мальчик поднимался вверх по наклонной линии и становился все меньше и меньше, пока не исчез.
- Кто ты?! - что было силы закричал я, потому что нас разделяло уже не несколько метров высоты, а бескрайнее небо, едва освещенное неяркими точками звезд.
И тогда из этой бездонной чаши, хранящей неумирающую бесконечность, протяжно и отдаленно, как эхо, донеслись какие-то неясные слова:
- Я... Я... Кар...
Икар?
И тут я вспомнил. "Поднялись в воздух Дедал и Икар, чтобы улететь на родину в Афины, с острова Крит, где их держал в плену царь Минос.
Дедал наказывал сыну, не приближайся к солнцу, его лучи растопят воск. Но, упоенный счастьем полета, Икар поднимался все выше, выше... Солнце растопило воск, рухнул Икар с высоты..."
"Однажды чуть не разбился", - прозвучали в ушах слова мальчика, и сердце застучало прерывисто и тревожно, как позывные.
Я сел в черную траву, вбирающую в себя ночную затаенность и прохладу, и неотрывно глядел в небо, надеясь различить маленькую движущуюся точку. Но ее не было видно.
Звезды в темноте высвечивались все ярче, и тишина вокруг теперь не казалась такой нерушимой. Неподалеку совсем не по времени закуковала кукушка и все куковала и куковала не уставая.
Много дней потом я приходил на знакомую полянку и искал лестницу, по которой мальчик поднимался вверх, на вершину сосны.
Но она исчезла вместе с мальчиком.
В конце лета я вместе со всеми уехал из лагеря, и больше уже никогда не случалось мне возвращаться в те края.
