Орлята партизанских лесов - [30]
Вручал мне коня усатый ездовой. Он приговаривал, поглаживая гнедого:
— Ось твій кінь, звуть його Мальчик. Хлопці, що басували на ньому верхи, кажуть, що дуже щирий i спритний коник. Бери його та їздь на здоров’я.
Отдал он мне Мальчика, и повёл я его к себе. Мальчик, однако, на первых порах отнёсся ко мне недружелюбно — поджимал уши, косил глазами, норовил лягнуть. Но вскоре я его задобрил: носил ему картофельные очистки, ячмень, овёс. Был у нас в отряде ездовой Свириденко, очень хитрый мужик. Когда ложился спать, то мешок с ячменём укладывал под голову… Это, признаюсь, нисколько не мешало мне набирать полную шапку зерна, совершенно не беспокоя Свириденко. Вскоре Мальчик приобрёл блеск и ходил за мной, будто привязанный, и я постоянно ощущал на своём затылке его дыхание.
Однажды в походе я от усталости свалился под куст и уснул. Уже протарахтели последние повозки, когда Мальчик, наконец, растолкал меня своим носом. Я вскочил в седло, а куда скакать — не знаю. И тогда я полностью положился на моего верного четвероногого друга. И не ошибся — Мальчик догнал отряд.
Никогда не забуду боёв в злынковских лесах. Фашисты окружили соединение Попудренко. Каждый день и каждый час партизаны совершали героические поступки. Дрались все — женщины, старики, дети. Помню, как фашистская танкетка прорвалась в лагерь, к землянке командира. Десятка полтора автоматчиков окружили Попудренко и нескольких партизан. Бой был не на жизнь, а на смерть. Помощи ждать было неоткуда. И тогда все, кто мог ещё держать оружие, поднялись в атаку. Бежал с ними и я, стрелял из своего дамского пистолета. Наверное, вид перебинтованных, окровавленных людей, не устрашившихся ни пуль, ни танковой брони, подействовал на гитлеровцев сильнее приказов их офицера — они побежали, и танкетка попятилась, укатила…
После боя Попудренко увидел, как я чистил свой пистолетик, и сказал:
— Пора тебе и настоящее оружие выдать. Скажи это от моего имени Карпачеву…
Моя партизанская жизнь окончилась неожиданно. Прискакал связной Мишка Хавдей с устным приказом срочно явиться к командиру соединения товарищу Попудренко. Как я ни упрашивал Мишку — он так и не сказал, зачем зовут…
Доложил я Попудренко, как и положено партизану, о своём прибытии. Он выслушал внимательно. Нахмурился, глаза в сторону отвёл и говорит:
— Ну вот, сынок. Москва вызывает тебя! Прибыла радиограмма: детей партизана Бебеха эвакуировать в советский тыл!
Новость огорошила меня. Я в это время думал лишь об одном: вот-вот вернётся диверсионная группа, и Карпачев выдаст мне обещанный немецкий автомат. И вдруг — лететь…
Попудренко прочёл на моём лице эти нехитрые мысли и продолжал:
— Ничего поделать не могу, голубчик! Приказ и для меня, и для тебя — приказ. Передавай привет Большой земле. Скажи начпроду, что я приказал снарядить вас честь по чести: сала, крупы, словом, что положено. В Москве теперь с продуктами трудно. Не забывай нас!
Самолёт уже вторые сутки стоял замаскированный на партизанском аэродроме. Мальчика я должен был передать старшине Авраменко. Конь словно чувствовал, что мы расстаёмся навсегда, никак не давался в руки старшине, всё рвался к самолёту. Я отвёл его подальше от самолёта в лес, расцеловал его тёплую мягкую морду и расплакался. А Мальчик мягко-мягко тыкался мне в солёное лицо — успокаивал. Привязал я Мальчика к берёзке и, не оглядываясь, кинулся бежать. Чувствовал, что стоит мне задержаться на минутку, и никакая сила уже не заставит меня улететь…
Я уже был возле самолёта, когда жалобное ржание Мальчика долетело до моих ушей…
После войны учился, выполнял приказ Попудренко. Закончил школу, Киевскую сельскохозяйственную академию…
Взлети выше солнца
У Миши Давидовича был неунывающий нрав и звонкий голос. Любил он петь, танцевать. И сегодня, перебирая старые фотоплёнки, я вспоминаю: вот эту проявлял в Злынковском лесу, а эту — на заброшенном хуторе. А помогал мне при этом — носил воду, разводил костёр, отгонял комаров — Миша.
— Вы, дядя Яша, плёнки берегите, — говорил он всегда, проверяя, как вышли негативы.
— Берегу, Миша. А как же иначе! Среди нескольких сот кадров, которые мне удалось сохранить до наших дней, остался лишь один, на котором запечатлён Миша.
Этот снимок — на предыдущей странице. А здесь должен быть портрет взрослого человека. Но портрета нет. Перед нами пустая чёрная рамка. Миша не дожил до светлого дня победы. Он геройски погиб…
…Война не могла омрачить приближающийся праздник.
В партизанской столице — Лесограде готовились к Новому году. Уборка кипела в каждой землянке, повсюду лежали охапки свежесрубленных еловых лап, сладко пахло берёзовым дымком. Кухни находились в центре внимания: каждый старался подсобить поварихам — наносить дров, натаскать воды. Даже на очистке картофеля работали добровольно. В землянке на опушке топилась баня. Время от времени кто-то красный, в облаке пара, выскакивал на мороз в чём мать родила и плюхался в сугроб. В очереди, вытянувшейся на добрую сотню метров, завистливо вздыхали. Откуда-то доносились звуки гармошки. По лагерю ходили свободные от службы партизаны. Каждый принарядился как мог. Одежда у всех была разная — пальто, куртки, шинели, тулупы. Только красные ленточки, пришитые наискосок, алели на всех папахах, кубанках, шапках. Кое у кого были и звёздочки — ими гордились и берегли их как зеницу ока. А в это время командиры совещались, как лучше встретить предстоящий праздник.
