Орлята - [41]

— Товарищ, дайте я вам перевяжу рану, — сказала незаметно подползшая к нему та же девушка в новеньком светлом платье.

Не оборачиваясь к ней, Урманов крикнул с нетерпеливой досадой:

— Уйди отсюда!

— Не шумите, — ответила девушка голосом, не допускающим возражений, и стала перевязывать Галима.

Но Галим одной рукой упрямо отстранил ее:

— Не надо… не сейчас…

— А ты стреляй, не обращай на меня внимания, я же не мешаю тебе.

Спокойствие девушки передалось Урманову. Он, не отрываясь от пулемета, сказал:

— Только осторожнее, не вздумай поднять голову.

— Ничего, ты свою береги, — ответила девушка, закончив перевязку, и устроилась под защитой бревен.

Пользуясь ослаблением натиска финнов, Галим украдкой посмотрел на нее.

— Молодец, Маруся!

— Я не Маруся, я Лида, — сказала она.

— А меня Галимом зовут.

Девушка едва заметно кивнула головой, словно говоря: «Будем знакомы».

После боя Галим полушутливо сказал Лиде:

— Наверно, неловко воевать в шелковом платье и в таких лодочках. Может, наденешь мои ботинки?

Лида покачала головой:

— Нет, у нас, у карелов, есть такой обычай: человек перед смертью надевает все лучшее.

Лида произнесла это шутливо и в то же время грустно, и Галим ничего толком не понял.

— Почему ты говоришь — перед смертью?

— Да, перед смертью, — повторила Лида.

Во время этого разговора к ним подошел Верещагин, которого очень беспокоило ранение Галима. Урманов передал ему Лидины слова.

Убедившись, что Галим ранен легко, Верещагин поддержал товарища:

— Пустое… Назло врагу нам жить надо!..

Покраснев, Лида рассматривала его с наивным любопытством. Она видела, как моряки слушаются Верещагина, хотя он не был старшим по званию, и чувствовала большую душевную силу в этом богатырском теле.

Лида согласилась сменить на более подходящий свой праздничный, теперь изрядно потрепанный наряд. Кто-то снабдил ее гимнастеркой, кто-то брюками, Галим дал ей ботинки на толстой подошве. В первый же день она натерла ими ноги.

— Вот какие твои ботинки! — пеняла она. — Совсем без ног осталась. Придется тебе, Галим, тащить меня на спине.

— Что ж, мне станет не под силу — попрошу Верещагина, — улыбнулся Галим и увидел, как смутилась Лида.

— Ты знаешь, я боюсь его, — сказала она.

— Он не медведь, не укусит.

На привале Лида, отойдя в сторону, сняла ботинки и начала мыть ноги в холодной родниковой воде. Она прикусила губу, на глазах от боли выступили слезы. Вдруг она услышала шаги.

— Подождите, сюда нельзя! — покраснев, как анисовое яблоко, крикнула она.

Верещагин и Урманов нерешительно остановились.

— Мы тебе сапоги принесли, Лида, — сказал Андрей, — обувайся…

Пока девушка примеряла обновку, моряки отошли в сторонку. Вскоре, очень довольная, она поблагодарила их за заботу.

— Видишь, его совсем не надо бояться, — оказал Урманов.

Немного спустя Лида, покусывая ровными белыми зубами стебелек травы, уже расспрашивала моряков про их довоенную жизнь — бывали ли они в Москве, в Ленинграде, и чьи стихи они любят, и слушали ли они «Пиковую даму» в Большом театре, и участвовали ли в последних состязаниях по плаванию и марафонскому бегу, и еще о многом другом.

Верещагин спросил, почему у нее глаза северянки — голубые, а волосы южанки — черные. Лида улыбнулась и сорвала еще травинку.

— Все приезжие задают мне этот вопрос, — сказала она, — и вы тоже… Я родилась и выросла в этих лесах. Но дедушка мой был грузин, политический ссыльный. Он женился на моей бабушке, карелке. А отец — на русской девушке, поморке.

— Теперь мне ясно, — сказал Верещагин, — что у вас за характер, и я даже чуть-чуть догадываюсь, почему вы остались здесь.

Лида нахмурила брови. Замечание Верещагина, видимо, не понравилось ей.

— Ну, хватит заниматься моей родословной, — отрезала она, но тут же, мягко улыбнувшись, добавила: — Лучше расскажите о себе, ведь ваша жизнь куда богаче, чем жизнь лесной девушки.

Уже темнело. В нараставшей тишине небосклон вспыхнул северным сиянием. Лесные поляны озарились потоками странного спета, текущими, как молочная река.

Несмотря на усталость, бойцы, не отрывая глаз, следили за игрой разноцветных сполохов. Зрелище было поистине захватывающее.

— И что же это за чудо такое — огни друг за другом гоняются, — сказал кто-то.

— Чудо или не чудо, но только с давней поры повелось: когда люди совершают славные подвиги, в небе загорается это северное сияние, — раздался рокочущий бас.

Это говорил дядя Ваня, местный колхозник, присоединившийся к отряду пограничников еще в первые недели войны. Это он вел отряд по нехоженым лесным тропам и считался незаменимым проводником. Несмотря на преклонный возраст — ему уже перевалило за шестьдесят, — он был полон сил и энергии.

— Тише, братцы, дядя Ваня новую сказку сказывает.

— Совсем короткая, — как бы оправдываясь, сказал старик. — Было это у самого студеного моря, где жил птичий царь. Однажды выкрал он красавицу рыбачку Наталку и упрятал ее в диких скалах. Тогда Василий, Наталкин муж, собрал своих рыбаков и пошел с ними ночью в разведку. Кругом камни и скалы, острые как ножи. Перво-наперво Василий и его люди широкую реку встретили. Кипит она ледяной водой на своей каменкой постели, извивается ужом, мчится стрелой, скрежещет камнями. А люди все идут. Перешли реку. Отряхнулись, отдохнули. Василий глянул на север. Что это? Полоска света, зеленоватого, ласкового, словно кто приоткрыл оконце из теплой комнаты, чтобы привет послать отважным людям. От этого доброго света на душе у них легче стало, они снова пошли вперед.