Орлы смердят - [18]

Гордон Кум был уже не в состоянии понять, мертв он или еще жив. Он не располагал достаточной информацией, для того чтобы весы склонились в ту или иную сторону. Для раздумий об этом, он использовал кратковременные фазы сознания. Время от времени пробовал воссоздавать одно за другим события, затронувшие его с момента прохода через заграждение. С утра и вплоть до недвижимых сумерек он не находил почти ничего, что могло бы объяснить его кончину, случившуюся без его ведома. Преодолев кордон гражданской обороны, он шел в сторону гетто, затем по гетто и не ощущал ничего особенного, не считая неопределимой печали; затем разбирал обломки, около часа, может быть, полутора часов, чувствуя лишь усталость и отвращение при соприкосновении с дегтеобразным веществом, покрывшим руины; затем долго кашлял и присел, чтобы передохнуть. Присев, он задремал от изнурения и отчаяния. Его тошнило, у него кружилась голова, несколько раз ему приходилось делать усилия, чтобы отдышаться. Но у него ни разу не возникло ощущения безвозвратного провала в кому. Токсичные газы и излучения, выделяемые руинами, не оказали на него какого-либо значительного действия. Из воссозданных событий этого последнего дня можно было сделать лишь два вывода: либо он, не осознавая того, был уже мертв и стал жертвой видений и впечатлений, осаждающих недавно умерших, либо он был еще жив и уже пересекал последние ментальные неровности до перехода в зыбкий мир.

— Кум, хватит дурить! — вдруг произнес голливог. — Ты все еще жив, раз говоришь. Ты все еще жив, как и все трупы, которые тебя окружают и слушают. Ты жив, как и мы. Так перестань ломать себе голову над тем, где ты находишься на своем личном пути. Брось. Рассказывай лучше истории, которые мы ждем, истории наших товарищей и твоей семьи. Мы ждем их, чтобы развлечься.

— Иначе станет чересчур невыносимо, — заметила малиновка.

— Мне совсем не хочется говорить, — сказал Гордон Кум.

— Опять это хотение, — сказал голливог. — Это не относится к делу. Тебя же не просят изливать свои душевные состояния. Тебя просят всего лишь помочь нам провести какое-то время, пока все не исчезнет. Хочется, не хочется: тебе предоставили слово. Надо брать.

— Иначе, — подхватила малиновка, — и в правду станет чересчур невыносимо.

12. Чтобы рассмешить Сарию Кум

Планируя зайти в Ассоциацию иностранных муравьев, Горгил Чопал всегда старательно дезинфицировался под душем и, одевшись, упрямо причесывал свою шевелюру с непокорными вихрами, до тех пор пока зеркальное отражение не достигало, как ему казалось, максимального сходства с певцом Джимми Горбарани, который с детства был его кумиром.

Меня зовут Горгил Чопал; так меня звали уже в то время. У меня было много кумиров. Разумеется, вожди отщепенцев, а еще блудницы, которые никогда не раскаивались, и певцы. В качестве примера приведу Джимми Горбарани, знаменитого тенора, который был моим кумиром с детства. Зная, что мне предстоит идти в Ассоциацию иностранных муравьев, я долго стоял под душем, затем, избавившись от нечистот, которые скапливались на мне во время снов, а также во время ужасных переходов через будничную действительность, уже отмытый, высохший и одетый, рьяно трудился над растрепанной шевелюрой, до тех пор пока в зеркале не встречался взглядом с кем-то, чьи черты более или менее напоминали черты Джимми Горбарани. С косметической точки зрения операция была рискованной, она требовала воображения и серьезных усилий.

С косметической точки зрения операция была рискованной затеей. Она требовала чуть ли не фантастической ловкости и предполагала незаурядное упорство. Волосы на голове Горгил а Чопал а торчали во все стороны, но только не в нужную, и, приглаживая, часто приходилось умащивать их мазутом и смазочным маслом. Эти субстанции были эффективны, но через какое-то время расплывались и стекали черными каплями по лбу Горгила Чопала. В глубинах зеркала схожесть оставалась относительной. При пожаре Горгил Чопал утерял единственную фотографию Джимми Горбарани, которая могла бы служить образцом, и — уже не зная, с чем сверяться в процессе воссоздания и превращения, — цеплялся за воспоминания, не отличавшиеся достоверностью; к тому же, по сравнению с певцом, у него была несколько иная конфигурация черепа и лица. После трудного боя с самим собой, с волосяными и кожными несуразностями и, наконец, с дырявой памятью, Горгил Чопал завершал притирания, затем бодрым шагом выходил из дома.

Он посещал офис Ассоциации приблизительно раз в неделю.

Я приходил в пункт Ассоциации в среднем через каждые шесть-семь дней.

Помимо Горгила Чопала, Ассоциация насчитывала трех членов, но унаследовавший реестры Горгил Чопал не мог бы точно сказать, самцы они или самки, живы ли и желают ли продолжать активистскую деятельность. В архивах это не уточнялось, а поскольку Горгил Чопал изначально принадлежал к подпольному крылу организации, то ее активных членов он ни разу не встречал. Даже во время допросов, когда его пытали, чтобы помочь высказаться на эту тему, он не мог вспомнить ни одного лица. По отчетным документам эти члены не платили взносов вот уже лет тридцать. По мнению Горгила Чопала, подобная информация вовсе не означала, что они прервали всякую связь с Ассоциацией. В любой момент, — утверждал он, — может проявиться кто-нибудь из наших. Надеясь на то, что такое однажды произойдет, и понимая, что тогда придется как-то деликатно решать административные вопросы, Горгил Чопал держал наготове заполненные бланки для восстановления членства, на которых были подсчитаны невыплаченные взносы и учтена общая скидка, сводившая долг до суммы в один доллар.