Орлы и звёзды - [13]

— Колька, Ежов!

Ух ты, как колотнулось сердце! Оборачиваюсь на голос. Рабочий парень моего возраста, улыбаясь, идёт ко мне. Осторожно улыбаюсь в ответ, жму протянутую руку. Смотрит недоумённо.

— Ты чего, Николай, это же я, Фрол!

— Извини, Фрол, — стараюсь придать голосу вины, — я после госпиталя, сильно контузило меня на фронте, всю память отшибло.

— Вот беда! — сочувствует Фрол. — И что, совсем ничего не помнишь?

Пожимаю плечами.

— Не то чтобы совсем, но вот людей почти не помню.

Смотрит как-то странно, будто решается на что-то. Потом подвигается ближе.

— Слушай, Николай, а пойдём-ка со мной? Тут у нас собрание намечается, расскажешь: как там на войне.

Вот так. Всё очень просто. И удивляться нечему. Главным было найти то место, где тебя знают. Чужака не примут. А своего, да ещё фронтовика, — как такого не привлечь к борьбе с самодержавием? Время теперь такое: предреволюционное. Но мне сразу соглашаться не след. Говорю, как бы в сомнении:

— Так я с фронта почитай три месяца…

— Ничего! — хлопает меня по плечу Фрол. — Что было, про то и расскажешь. Идём?

— Пошли… — не убирая из голоса сомнения, соглашаюсь я…

Дыра в заборе позволила нам проникнуть на территорию завода – я здесь работал? Дошли до котельной. Внутри гудело пламя. Кочегары то и дело подбрасывали в жадно разевающие пасти топки уголь. Один заступил нам дорогу. Поздоровался с Фролом, подозрительно покосился на меня.

— Ты что, не узнаёшь его? — спросил Фрол. — Это же Колька Ежов!

— Я и смотрю, он не он, — произнёс кочегар. В его голосе слышалось явное сомнение.

— Ты не смотри, что он такой, — поспешил успокоить кочегара Фрол. — Его на фронте контузило, напрочь парню память отшибло.

— А-а… — протянул кочегар. — То-то, я смотрю… Ты на собрание?

— А то куда же?

— И этого с собой?

— И что с того? Сам понимать должон: нам люди с боевым опытом во как нужны! А то, что без памяти… Может оно и лучше?

Я старательно изображал, что не слышу их разговора, а про себя радовался – всё шло как надо!

* * *

— …Вот и кончился мой отпуск, Фрол! В четверг на комиссию, а потом, наверняка, на фронт.

Фрол был явно обеспокоен моим сообщением. Переспросил:

— В четверг, говоришь? Это, стало быть, через три дня?

Киваю: – Стало быть, так.

Призадумался мой куратор. И я его хорошо понимаю. Окружил, понимаешь, фронтовика товарищеской заботой. Таскал по митингам да собраниям. Снабжал нужной литературой – благо тот хоть и мало, но грамотный. Присматривался. И только-только начал привлекать к революционной деятельности (помогал я один раз прокламации распространять), как того обратно на фронт отправляют. Дела… Это он так сказал: – Дела… — и заторопился вдруг, сказав напоследок: – Ты вот что, сильно-то не кручинься. Давай я к тебе вечерком забегу, тогда всё и обсудим в подробностях. Лады?

Я пожал плечами.

— Ну вот и договорились! — Фрол взметнулся и убежал, думаю, судьбу мою решать.

На исходе года темнеет быстро, а под метель так и ещё быстрее. Идём с Фролом по свежему снежку от одного тусклого фонаря до другого. Он как пришёл вечером, так сразу и велел собираться. На мой вопрос «куда?» со значением в голосе сообщил: «Тут с тобой один товарищ поговорить хочет». Слово «товарищ» он выделил особо.

Двое у стены. При нашем приближении один выходит под фонарь, обращается:

— Браточки, прикурить не дадите?

Фрол торопливо – видимо, чтобы я не опередил – тянет из кармана спички. Проситель, прикуривая, как бы невзначай, освещает лицо Фрола дополнительным светом. Вместо пароля фейсконтроль, понятно… Вскоре сворачиваем в подворотню. Тень, ещё одна, но к нам больше никто не подходит. Тёмный подъезд, шаткая деревянная лестница. В прихожей неожиданно светло. Нас окружают. Фрол молча поднимает руки. Следую его примеру. Это что – обыск? Фигня это, товарищи, а не обыск! Захотел бы – РПГ пронёс. Да, работы непочатый край! Фрол ведёт меня в небольшую комнату. Мебели, кроме стола и двух стульев, никакой. На столе керосиновая лампа с притушенным фитилём. Фрол подталкивает меня к свободному стулу, и произносит в направлении стула занятого:

— Привёл, товарищ Матвей!

В ответ молчание. Но Фрол, видимо, знает роль наизусть. Он ждёт, пока я не усядусь, потом добавляет в лампе свет, и, как бы невзначай, подвигает её ближе ко мне, поворачивается и покидает комнату. Грамотно: лампа и лицо моё освещает, и глаза мне слегка слепит. Но лишь слегка. Потому общее представление о сидящем напротив мужчине составить можно. Одет как мастеровой, средних лет, пышные усы – настоящие ли?

— Ну здравствуй, товарищ Ежов! — произносит мой визави, но руки не протягивает.

Осторожно отвечаю:

— Здравствуйте…

— Товарищ Матвей, — подсказывает собеседник. — Зови меня: товарищ Матвей.

Киваю головой, изображая робость. А товарищ Матвей, тем временем, в форме дружеской беседы начинает допрос. И чем дольше длится беседа, тем становится ясней: никакой он не рабочий, по крайней мере, несколько последних лет. Профессиональный революционер? Несомненно! Из интеллигентов? Очень может быть! А потому, Ёрш (я ведь всё-таки ещё и Николай Ершов), следи за языком. Почует в тебе товарищ Матвей не паренька с рабочей окраины, пусть и нюхнувшего пороху, а человека по грамотности не уступающего себе и хлопнут тебя в этой же квартире как провокатора. Но обошлось. Беседа идёт к концу, и чувствую я, как подобрел ко мне товарищ Матвей. За своего может ещё и не держит, но в сочувствующие записал точно. Наконец добрались до главного.