Орлы и голуби - [12]

И однажды в доме Глейзеров появился агент бюро по делам безработных — худой, словно вымытый в карболке молодой человек, весьма гордившийся тем, что одолел толстый том уложений и циркуляров. Он изо всех сил старался показать, что пропитание семьи Глейзеров теперь в его холеных руках. Настойчиво и подозрительно расспрашивал он Джорджи о его «турне». Откуда он взял на него деньги? Как распоряжался своими заработками? Объяснять ему что-либо было бессмысленно. Внезапно он прекратил дознание, заявив, что, пока Джорджи не представит ему доказательств отсутствия у него «других источников дохода», дело его рассматриваться не может.

И тогда Джорджи, не удержавшись, размахнулся и… Нет, он не ударил молодого человека — лишь слегка задел его. Но вскоре в дверь уже ломились полицейские. Папа пытался урезонить сына, однако Джорджи разъярился. На этот раз он вложил в свой удар все скопившееся в нем негодование. Чтобы утихомирить его, пришлось вызвать еще двух полицейских. На суде Джорджи и познакомился с Карлом и другими членами Совета безработных.

Про себя я радовался молчанию Джорджи. Оно выгодно оттеняло мою решительность. Я встретился глазами с Карлом и как бы между прочим сказал:

— Я возьму на себя полицейского.

Но мой небрежный тон не ввел Карла в заблуждение. Он презрительно усмехнулся и кивнул. Предложение было принято. Я содрогнулся. Карла я боялся куда больше, чем полицейского. Тогда мне было еще невдомек, что отваги без примеси страха не существует. По наивности я путал страх с трусостью. А я боялся и потому чувствовал себя виноватым. Когда все разошлись, я подошел к Карлу. Наедине со мной Карл держался не так строго, даже по-дружески. Он похвалил меня за храбрость. Я обрадовался, но при виде его усмешки снова приуныл. Я пригласил Карла зайти к нам пообедать. Сделал я это не без некоторого колебания, опасаясь, что знакомство Карла с мамой полностью изобличит меня. И в то же время в глубине души я хотел этого знакомства. Может быть, такое же любопытство заставило и Карла принять приглашение. Мы пошли ко мне домой. Мой новоявленный судья хранил настороженное молчание. Я тоже молчал, понимая, что любым словом могу себя выдать. Мы промолчали всю дорогу.

Мама встретила нас радушно. Ей нравились выступления Карла на митингах, а еще больше нравилось, как храбро вел он себя в уличных баталиях, сопровождавших выселения. Она распахнула двери для дорогого гостя и опустошила наш «ледник». Когда она смотрела на меня, взгляд ее лучился гордостью, на Карла же она поглядывала ласково и благодарно. Значит, и вы оценили моего мальчика, говорили ее глаза. Мне ли не понять этого маминого гордого взгляда! Я стыдливо краснел. Карл был явно тронут маминым гостеприимством и радушием. Впервые за время нашего знакомства я увидел на его лице не всегдашнюю усмешку, а мягкую, добрую улыбку и приободрился. Впервые Карл немного рассказал о себе. Он обращался больше к маме, чем ко мне. Этот рассказ произвел на маму удручающее впечатление и очень ее расстроил. Я же по простоте своей в исповеди Карла пытался отыскать истоки его хладнокровного мужества и неукротимой отваги. О слабовольном идеалисте-отце он говорил с нескрываемым презрением.

— Мой отец — трус. — Сказано это было тоном холодным и бесстрастным. Мама содрогнулась, но Карл продолжал свое клиническое исследование: — Несправедливость он замечал, да, ее он видел ясно. А как к ней относиться? — Карл сделал паузу и устремил взгляд на меня: — Отец внушал мне, что самое главное — это любой ценой избегать борьбы!

Я с неодобрением вспомнил мамины уроки. Должно быть, мама почувствовала мое настроение. Она попыталась защитить незнакомого нам человека:

— Но он указывал вам на несправедливость. Разве этого мало? — и осеклась, встретив мой пристальный взгляд.

Доброжелательность Карла сразу же как ветром сдуло.

— Да, мало! Надо все или ничего! — почти кричал он.

Мама сердцем потянулась к человеку, чей сын требовал «все или ничего». И впервые она испугалась меня. Мишенька, молили ее глаза, не надо быть таким! Но выражение моего лица сомнений не вызывало. «Все или ничего!» Карл посмотрел на меня и улыбнулся. Но тут же его взгляд опять посуровел.

— Мне дорого обошлась папашина доброта, — продолжал он, сверкнув глазами; слово «доброта» он произнес презрительно, точно выплюнул. — Доброта в джунглях! Он отправил меня на улицу, как овцу на бойню…

Как хорошо знал я эту бойню, куда попадают невинные души!

— …но меня не зарезали. И знаешь почему? — Карл обращался теперь ко мне. — Да потому, что резал я.

Он коротко и зло рассмеялся. Вот ответ, которого я боялся, но в устах Карла он прозвучал жестокой правдой. Это была правда таких, как мы. Ее высказал человек, которого на моих глазах избили в кровь полицейские, когда он отказался отдать грошовый столик — он хотел вернуть его какому-то незнакомому выселенному семейству.

— Какой прок сейчас от доброты? — Его слова были отголоском моих мучительных сомнений. Мама вздрогнула: — Нужна сила, и только сила! — Слова гремели, как стальной молот по наковальне. — А значит, надо быть твердым! Так называемая доброта — это плащ, под которым прячется трусость!