Орлий клёкот. Книга 3 и 4 - [44]

Впрочем, верховенство это подтвердили еще в военкомате, выделив его из всей группы призывников и назначив старшим команды.

Иван выделялся другим — сосредоточенностью, молчаливостью. Он словно вглядывался в новых своих товарищей, изучал их, определяя, надежны ли они. Он словно осмысливал за всех, и за себя тоже, новое их жизненное положение. Еще и одеждой он разнился. Джинсы, не измученные хлоркой, а естественным образом поношенные, перехвачены были офицерским кожаным ремнем, не потертым наждачной бумагой и не украшенным блестящими кнопками — естественно все было на нем, как и сам он, естественный, хорошо развитый юноша, знающий, что он и сильный, и ловкий, но не выплескивающий эти свои качества напоказ. Одно лишь портило его мужскую гармонию — пухлые щеки. От матери они у него. Не очень они вязались с задумчивыми пытливыми глазами, доставшимися, как уверяли родные, от прадедушки.

Сильвестр по-хозяйски оглядел пустой вагон и изрек покровительственно:

— Обживем два средних купе. Считаю, нам, москвичам, держаться нужно вместе. Крепко держаться, — прошелся по вагону от туалета до туалета и остановился у облюбованных отсеков: — Вот этот наш. Вот этот. И этот. — Бросил баул на среднюю полку и к Ивану — А ты давай сюда. Рядом.

— Хорошо, — согласился Иван Богусловский.

Пока еще не покоробило это командное «Рядом», словно брошенное овчарке. Он тоже увидел в Сильвестре эталон парня и признал его превосходство.

В пустопорожнем вагоне они перевалили Волгу, и только после этого втиснулась к ним ватага призывников, под командой молоденького лейтенанта, который тут же начал формировать отделения, определяя каждому из них двухкупейные границы. Хотел он перетасовать москвичей, но Сильвестр мягко, но упрямо отбился:

— Мне в военкомате, товарищ лейтенант, не приказывали переходить в ваше распоряжение. Я могу войти к вам в оперативное подчинение, сохранив вверенных мне призывников под своей командой…

Удивленно оглядел лейтенант-мальчишка, явно проигрывавший в уверенности держаться Сильвестру, поразмыслил, отчего так близок к военному язык новобранца, и, предположив, что он из семьи заслуженного служаки, оттого так независим, решил, чтобы не попасть впросак, отступиться. Более того, определил взять его в помощники. Увидел в этом даже свою выгоду: не ехать же ему, офицеру, в вагоне, набитом до отказа подчиненными, когда у него билет в купейный. Проведывать можно на каждой остановке. Вполне достаточно. А вот этот — пусть здесь порядок поддерживает.

— Как ваша фамилия?

— Лодочников, товарищ лейтенант. Сильвестр Лодочников.

— Назначаю вас, товарищ Лодочников, своим заместителем. Ваша группа остается на своих местах. Помогите распределить остальных.

Величайшую ошибку сделал лейтенант в скрипучих новеньких сапогах и в сверкающем заводской свежестью ремне. Он своей уступчивостью подтвердил слова Трофима Юрьевича, что в армии тоже можно не подчиняться приказу, а настаивать на своем, в чем Сильвестр очень сомневался.

«Выходит, прав кащей, — торжествовал Сильвестр. — Смелей новобранец Лодочников, дави на лейтенанта!»

Только, что поделаешь, если не научили лейтенанта Чмыхова ни жизнь, ни училище распознавать людей сразу, а ситуацией владеть без робости. Из села он. Отец — механизатор, мать — доярка. Вечно они под пятой бригадира, председателя, уполномоченного из района, а то и из области. Вот так же вели себя те, имеющие власть, как призывник Лодочников. На родителей глядя, привык и он подчиняться всем, кто на верхнем насесте. Знал он свой шесток. С самого детства знал, и хотя стал он офицером, обрел право командовать, упивался этим правом, гордился им, но душу крепостного не осилил. Не улетучилась робость перед напористостью с получением погон, да и улетучится ли вовсе, без следа, никто этого с уверенностью определить не может.

Спасовав перед одним, лейтенант тешил свое начальственное самолюбие (знай наших) на других. Не позволял ни малейшего пререкания. Просят его:

— Нам бы вместе. Мы за одной партой сидели…

— Армия, брат, не маменькина юбка. В какие отделения назначены, там и ехать. Менять своих распоряжений я не намерен.

Неприступен. Непреклонен. Сама власть. Отмахнулся еще от двух-трех просьб, ради командирского, как он считал, авторитета, а когда всех рассовал по полкам, бросил небрежно Сильвестру:

— Я — в восьмом. В купированном. Купе — пятое. Если возникнут вопросы, в любое время.

Ему очень нравилось, что он едет в вагоне классом выше и что волен оставаться здесь, либо перейти туда, в общество офицеров, старших и по возрасту, и по званию, и быть с ними равным — он сейчас, не отдавая себе в том отчета, вел себя как те районные представители, выбившиеся, как правило, из крестьян, упивающиеся властью и тем, что допущены к общению с более привилегированными. На одну жердочку повыше забрались в курятнике, на нижних теперь можно поглядывать свысока, а при желании даже и обгадить.

Он поспешил из вагона, провожаемый Сильвестром, который едва упрятывал в себе смех. Особенно трудно пришлось Лодочникову, когда лейтенант бросил:

— Меня ждут в купе.

Но зря смеялся Сильвестр. Лейтенанта действительно ждали. Четвертым. В преферанс. И когда он отодвинул дверь, тут же последовал вопрос: