Орлиный услышишь там крик... - [23]

К вечеру облачность несколько рассеялась, и нам открылась белая от снега панорама города. Это была Тула. Значит, аэростат движется со скоростью двадцать три километра в час и, к сожалению, по-прежнему на юг…

Пилот подсчитал, сколько израсходовал балласта, и ужаснулся — тридцать два мешочка из восьмидесяти семи! И это в первые восемь часов полета, На двести километров пути…

Медленно угасал день. Верхние облака быстро темнели, а нижние загорались багровым пожаром.

Где-то светит солнце, где-то тепло… Мы зябко кутались в намокшие куртки.

Когда стемнело, неожиданно показались звезды, а внизу вспыхнули островки огней. Они тоже походили на звезды, и мы, казалось, плыли по вселенной…

При полете ночью газ в оболочке охлаждается, и шар стремится опуститься. Зиновеев не мешает ему снижаться, чтобы не расходовать лишнего балласта, знает: внизу его подхватит восходящий поток и вновь поднимет.

Так и есть. Стрелка вариометра вдруг показала резкий набор высоты. Невидимый могучий поток понес нас ввысь. Гайгеров очнулся от сонного забытья.

— Не беспокойся, — сказал Зиновеев, — аэростату надоело болтаться рядом с грешной землей.

— Страви газ! Разорвет! — с нарочитым ужасом крикнул Гайгеров покосившись на меня.

— Правда?!

— Был такой случай. Оболочка лопнула, как пузырь…

— Когда?

— Что когда?

— Когда, — говорю, — бросите меня разыгрывать?

Мы рассмеялись. Настроение, как и стрелка вариометра, стало подниматься. За ночь мы не израсходовали ни грамма балласта, и это обстоятельство вернуло утраченные было надежды пролететь как можно дальше.

И только в этот момент мы вдруг вспомнили, что еще не притрагивались к еде… Светало. Пора было и позавтракать. Мы раскрыли консервные банки, разлили из термосов чай с кагором и устроили настоящий пир.

— А расскажи-ка, Сережа, как ты клюквой питался, — проговорил Гайгеров, энергично двигая челюстями. — Теперь-то уверен, что пища поднимает тонус?

— Всяко бывало, — ответил уклончиво Зиновеев.

— Да ты расскажи, — не унимался Гайгеров. — Женя у нас аэронавт начинающий, ему это на пользу пойдет.

Что и говорить, злополучное дело приключилось однажды с нашим старым пилотом. И все из-за собственного легкомыслия.

Однажды вечером он вместе с молодым аэронавтом поднялся на аэростате и летел всю ночь. На рассвете сбросил последний песок. Надо было садиться. Но где? Кругом до самого горизонта расстилались леса. Решили идти на гайдропе — толстом канате, один конец которого, свешиваясь с аэростата, волочится по земле и позволяет облегченному шару лететь на малой высоте.

Но напрасно Зиновеев надеялся пройти на гайдропе до какого-нибудь поселения. Канат зацепился за сук могучего дерева. Аэростат оказался на крепком якоре. Теперь ветер швырял шар к соснам, рвал вверх, стропы трещали. Гондола, как шлюпка в шторм, металась над землей, норовя вытряхнуть аэронавтов.

«Кажется, сели», — подумал Зиновеев и что есть силы дернул за окрашенную в красный цвет вожжу, вскрывая разрывное отверстие. Остатки газа вырвались на волю. Оболочка опустилась на деревья, а гондола повисла в двух метрах от земли.

На сотни километров вокруг расстилалась тайга. Ружья пилоты не взяли, продуктов столько же, сколько берут иные на легкий завтрак, и в карманах всего четыре спички.

Спрыгнув на землю, Зиновеев понял, что опустились на болото, покрытое снегом.

С трудом вытаскивая из снега ноги, пилоты бродили по тайге несколько дней и ночей.

Наконец увидели следы. Они привели к стогам сена, от которых начинался санный путь к ближайшей деревне.

…Первые лучи солнца скользнули по полям и рекам, лесам и пригоркам. Солнце быстро нагрело оболочку шара. Аэростат потянуло вверх. Зиновеев хотел было стравить немного газа, как вдруг заметил, что земля стала разворачиваться и уплывать из-под ног на запад. Гайгеров от радости чуть не выпал из гондолы. Нас несло на юго-восток, в сторону приволжской низменности, затянутой туманом.

Если туман опустится на землю, будет солнечно, а если поднимется, то появятся облака и затруднят нам ориентировку. Через некоторое время туман все-таки поднялся вверх и закрыл от нас землю.

Потом облака словно растаяли. Потянулись солончаки с плешинами блестящих оранжевых песков. Ни одной живой души, ни одного домика. Показалась железная дорога Астрахань — Эльтон, по которой уныло ползла крохотная цепочка поезда. Высчитав по карте пройденный путь, Зиновеев определил скорость. Она достигала скорости самолета ПО-2 — 108 километров в час.

Тут же было обнаружено, что нас несет прямо к Каспию!

Еще никто из наших воздухоплавателей не пересекал море. Если шар вдруг начнет падать над морем — мы погибли. Что делать: продолжать полет или садиться? Если садиться, надо немедленно травить газ.

— Слушай, Семен, — говорит Зиновеев Гайгерову, — Минут через тридцать нас унесет в Каспий. Если мы плюхнемся в ледяную воду, то из нашей корзины рыбы соорудят неплохой теремок.

— А почему мы должны плюхнуться? — спрашивает Гайгеров. — Скорость у нас порядочная. А балласта сколько?

— Тридцать два куля, — отвечает пилот, кивая на маленькую горку мешочков с песком.

— Давай телеграмму в Москву, а то ребята волнуются.