Орлиный услышишь там крик... - [18]

Мирошниченко уже летал на гражданском самолете ЛИ-2. Вез пассажиров из Казани. Внезапно путь преградили облака. Летчик попытался обойти их — не удалось. Тучи окружили одинокую машину. На стеклах кабины появился лед. Он рос на глазах — белый, плотный, как мрамор. Самолет бросало вниз и вверх. Мелко дрожали крылья. Машина тяжелела…

Мирошниченко не помнил, сколько часов или минут длилась эта неравная борьба со льдом. Были моменты, когда самолет начинал падать и штурвал переставал слушаться.

Радист отвлек пилота от воспоминаний.

— Севернее Сыктывкара многослойная облачность, возможно обледенение, — сказал он.

Если бы в этот момент радист посмотрел на пилота внимательнее, он заметил бы, как пальцы чуть сильнее сжали штурвал, жестче стал взгляд.

Не так давно испытывался один самолет. Он вошел в облака и вдруг на высоте тысяча триста метров опустил нос и стремительно помчался к земле. Летчики пытались удержать его, но он не слушался. Только у самой земли самолет вышел из пике. Это же повторилось во второй и третий раз. Какая сила сначала швыряет самолет вниз, потом вверх и какое чудо спасает экипаж от неминуемой гибели?

Объяснить серию довольно непонятных происшествий выпало на долю коллеги Мирошниченко — Анопову.

Начались напряженные полеты. Самолет окунулся в мощную облачность. Первое время он послушно покачивал крыльями. И вдруг его сильно потянуло вниз. Анопов до отказа взял штурвал на себя, но самолет падал.

— Ребята, все! — крикнул второй пилот и сжал побелевшие губы.

Бортмеханик, притиснутый к сиденью перегрузкой, видел, как быстро крутилась стрелка высотомера.

— Эй, убери закрылки, — сказал как можно спокойнее Анопов, будто он того и хотел, чтобы машина сорвалась в пике и не слушалась управления.

Через несколько секунд будет земля… Прыгать поздно. Нервно дернулась щека. Самолет вырвался из облаков и над самыми верхушками сосен взмыл вверх, взмыл так быстро, что у пилотов потемнело в глазах от перегрузки. Потеряв скорость, он мог бы сразу же сорваться в штопор и наверняка врезаться в землю, но Анопов успел перевести машину в горизонтальный полет.

На земле инженеры осмотрели самолет. Но и на этот раз им не удалось установить причины странного пикирования.

И опять Анопов входил в облачность, снова самолет срывался в пике…

В конце концов кто-то нашел искусно замаскированную неполадку. Она пряталась в стабилизаторе. Там образовывался лед. Воздушный поток изменял направление, не омывая отклоненных до отказа рулей. Падая, самолет нагревался, и лед таял. Тогда машина резко взмывала, потому что летчик держал штурвал в крайнем положении на себя, пытаясь выбраться из пике.

На хвостовом оперении были установлены дополнительные антиобледенители. Рискованные эксперименты экипажа Анопова предотвратили возможные в будущем катастрофы.

Позднее Анопов признавался Мирошниченко, что в тот момент, когда самолет вырвался из пике и в глаза ударило огромное закатное солнце, он простился с жизнью. А когда все-таки ему удалось усмирить взбесившийся самолет, он решил сразу же подать рапорт об увольнении. Но не подал.

И у Мирошниченко бывали такие случаи. Но всякий раз, когда он выбирался из мрака или грозы, из тумана или бури, он по-особенному глубоко испытывал радость возвращения. Ради этих мгновений, ради чувства выполненного долга, ради товарищей, которым он прокладывал дороги в небе, он терпеливо переносил множество невзгод в своей работе: срочные вылеты, внезапные побудки, опасности.

…В этом полете я просто пассажир. Хотя и не положено быть пассажиру, но начальство в то время, когда я просился, видимо, было благодушно настроено.

Самолет плывет на высоте пять тысяч метров. Зимнее солнце где-то сбоку. Лучи блуждают по белым крыльям, высвечивая их отшлифованную поверхность.

Зайчики пробиваются через иллюминаторы. Из полусумрака выступают причудливые приборы. У этих приборов чуткое сердце. Они «слышат» малейший толчок, едва уловимое отклонение от нормы.

Трунов ходит от прибора к прибору — большой, широкоплечий, в унтах, в теплой летной одежде, перетянутой парашютными ремнями. Четырнадцать лет он борется с обледенением самолетов. Немало людей спас он вместе с маленьким коллективом своего отдела в рискованных полетах, немало людей обязаны ему тем, что самолеты все решительнее вторгаются в запретные зоны облаков, в грозы, в дождь.

— …Проходим Сыктывкар, — говорит штурман.

Небо уже не темно-синее, а белое от облаков. Впереди громоздится туча, обрывистая, как заснеженная скала. Кое-где видны провалы, похожие на входы в пещеру. Кажется, самолет непременно разобьется об эту твердыню.

— Высота пять тысяч. Прошу вход в облачность северо-западнее Сыктывкара, — передает Мирошниченко на диспетчерский пункт земли.

— Вход разрешаю, — с готовностью отвечают ему.

Клочья серых паров бьются о крылья, и еще через мгновение машина тонет в сгустившейся мгле. Самолет начинает вздрагивать, словно спотыкается на ухабах. Сильно раскачиваются концы крыльев. Инженеры в пассажирской кабине колдуют над своими записями. Потрескивая и журча, работают приборы.

Мирошниченко выключает антиобледенительную систему. Теперь самолет отдает себя в зубы ледяной угрозы. Зимние облака, как говорят синоптики, находятся в водно-капельном состоянии. На высоте нет пыли и других ядер конденсации, поэтому переохлажденная влага не превращается в снежинки. И она набрасывается на машину, оседает на крыльях, фюзеляже, фонаре кабины, стабилизаторе.