Орли, сын Орлика - [16]

– Вот как вы, юноша, приготовились к столь важному визиту?!

Бросив короткий взгляд на Миллерна (казалось, канцлер был готов непристойно ругаться), Григорий напряг мышцы нижней челюсти (от чего она мелко задрожала), придержал дыхание и словно через силу пробормотал:

– Извините, ваше величество, я же не нарочно… То есть, она не нарочно…

– Кто – она?!

– Манжета…

И резкими порывистыми движениями юноша стал заправлять разорванную манжету в рукав камзола.

– При чем здесь она?! – пришел в негодование Карл. – Ваша рубашка – это всего лишь ваша вещь, за состояние которой отвечает ее хозяин!

– Извините, ваше величество…

– Ох, юноша, юноша! Едва лишь вы начали мне нравиться, как вдруг…

Карл раздраженно хлопнул ладонью по колену и спросил:

– Ну объясните, пожалуйста, у вас что, нет более приличной рубашки, чем эти лохмотья, которые рассыпаются буквально на глазах вашего короля?!

– Ваше величество могут не поверить… тем не менее, это моя лучшая, новейшая рубашка, клянусь честью! – горячо вскрикнул Григорий. Это была чистая правда. За исключением лишь одной детали: конечно, юноша не мог сказать, что утром собственноручно разорвал левую манжету, а потом аккуратно сколол ее булавкой, чтобы это не обнаружилось преждевременно – только в нужный момент аудиенции.

– В самом деле? Хм-м-м…

Карл неожиданно задумался, потом сказал:

– Но если у молодого гетманыча, старшего сына лидера казацкой нации гетмана Орлика, нет более приличной рубашки в такой важный день, как…

После этих слов в тронном зале воцарилась тяжелая тишина. Король сверлил юношу придирчивым взглядом. Канцлер смотрел на него, словно на розу, которую ярмарочный фокусник вытянул из шелкового платка. Григорий сделал каменное лицо и почти не дышал.

– Скажите честно, юноша, каково состояние дел вашей благородной семьи? – спросил наконец Карл. – Только не повторяйте в который раз, что у вас все хорошо…

– Не знаю, что и ответить вашему величеству, – честно сознался юноша. – Могу лишь повторить, что сам не видел добрую мою матушку, братьев и сестер уже несколько месяцев. А относительно манжеты… Поверьте, ваше величество, еще вчера она была целой …

(Между прочим, это была чистая правда!)

– …и еще можете поверить, что это – самая новая, наилучшая моя одежда! Просто я думаю, когда ваше величество находились в затяжных походах, то также носили один и тот же мундир на протяжении многих дней и месяцев.

– Черт побери! – не выдержал король. – Относительно мундира на войне вы, гетманыч, таки правы! Но вы же сейчас не на войне! К тому же, ваша добрая матушка могла бы прислать вам денег…

– Извините, ваше величество, но пока казаки находятся в изгнании, считайте, что наша война против московского царя Петра продолжается, – теперь Григорий говорил, горделиво подняв подбородок. – Что же касается денег от матери… Ваше величество, я даже, рискуя впасть в немилость перед всемогущим Карлом Шведским, не стану грабить свою семью. Лишней копейки с них не возьму! Пусть лучше братьям и сестрам перепадет. Да…

Снова в зале воцарилась напряженная тишина. Казалось, что все необходимые слова уже сказаны. И все же Григорий в мыслях умолял: «Ну-ка, ваше величество, упомяните об общине! Ну, пожалуйста, упомяните!» – это был бы очень, очень уместный последний штрих.

Неизвестно, становится ли мысль материальной или же все это глупые россказни… Тем не менее, после некоторого молчания король произнес тихо и медленно:

– Хорошо, молодой человек, оставим ваших близких… Но разве другие казаки не способны поддержать своего предводителя и его семью?

Неимоверным усилием воли Григорий сохранил на лице беспристрастное выражение, когда отвечал:

– Ни в коем случае, ваше величество, мои благородные родители не примут помощи от общины. Ведь подавшись из Украйны вслед за вашим величеством, казаки оставили все имущество, которое сейчас реквизировано захватчиками-московитами. Единственное их и наше богатство – это военная казна, да и та почти опустела. Поэтому да отсохнет рука того, кто посягнет на эти деньги, предназначенные прежде всего для освобождения святой нашей Украйны!..

Здесь Григорий цокнул языком, вздохнул и после очень недолгой, но выразительной паузы добавил:

– Да и не к лицу семье светлейшего гетмана жить лучше других, когда община бедствует. Нет-нет, ваше величество, мои благородные родители правильно делают, что не принимают и никогда не примут помощи от общины. Наоборот – будут помогать другим, чем только смогут.

Странное молчание воцарилось после этого в тронном зале. Карл вцепился руками в трон так, что аж побелели пальцы и привстал, дыша тяжело, с присвистом. Удивленный столь драматической реакцией Миллерн ошеломленно поглядывал то на одного, то на другого. А Григорий смотрел просто в глаза королю таким ясным и чистым взглядом, что заподозрить в его словах любой скрытый подтекст было никак невозможно…

Но подтекст ведь был, да еще какой!

«Пусть отсохнет рука того, кто посягнет на средства военной казны!»

Григорий хорошо рассчитал последний удар: ведь однажды случайно узнал от отца, что незадолго до Полтавской битвы покойный гетман Мазепа одолжил Карлу немалую сумму из военной кассы. Находясь продолжительное время вне границ родной Швеции, король стал ощущать недостаток денежной наличности, а ему ведь приходилось платить солдатам. Мазепа пошел на эту жертву, хотя в результате лишился поддержки запорожских казаков – так как теперь сам не имел, чем заплатить своим войскам… Вот так при нем остались только сердюки и небольшое количество самых преданных сторонников, которых во время Полтавской битвы держали в тыловом резерве, так и не бросив в бой.