Орлеанская девственница. Философские повести - [21]

Вскочив на зверя, сыплет, точно зерна,

В толпу врагов удары без числа.

Здесь изувечен стернум{164} или шея,

Тот, поражен в атлант{165}, упал, немея;

Кто челюсть потерял, кто глаз, кто нос,

Кто еле-еле голову унес

И удирает, бормоча молитвы,

Кто удаляется навек во тьму.

И, вторя господину своему,

Осел в сумятице кровавой битвы

Не успевает бить, лягать, кусать

Мошенников испуганную рать.

Сакрогоргон утратил облик бравый

И пятится, бледнея, как мертвец,

Но вот настигнут он, и меч кровавый,

Войдя в лобок{166}, выходит сквозь крестец{167},

Он падает, и весь народ, сияя,

Кричит: «Виват! Издох Сакрогоргон!»

Еще в предсмертных корчах бился он

И сердце трепетало, замирая,

Когда герой сказал ему: «Подлец,

Тебя ждет ад; признайся наконец,

Что твой архиепископ – плут, негодник,

Предатель в митре, низкий греховодник,

Что Доротея, чести образец,

Любовницей и католичкой верной

Всегда была, а сам ты – олух скверный!»

«Да, храбрый рыцарь! – отвечает он. –

Да, олух я, вы совершенно правы.

В том доказательство ваш меч кровавый».

Сказавши это, испускает стон

И умирает злой Сакрогоргон.

В тот самый миг, когда, покинув тело,

Душа злодея к дьяволу летела,

На городскую площадь въехал смело

Оруженосец с шлемом золотым{168}.

В ливреях ярко-желтых перед ним

Шли два гонца. И стало всем понятно,

Что близится какой-то рыцарь знатный.

Обрадована и изумлена

Была, увидев это, Доротея.

«Ах, боже мой! – воскликнула она. –

Ужели радость свыше мне дана?

Ужели он? Ужели не во сне я?»

В Милане любопытны стар и млад;

Все устремили на прибывших взгляд.

Читатель дорогой, мы с вами тоже

На этот ветреный народ похожи:

Миланским происшествием умы

Уж слишком долго занимали мы!

Но разве в этом замысел романа?

Подумаем о стенах Орлеана,

О добром Карле, о тебе, Иоанна,

Которая, прославив слабый пол,

За Францию отмщаешь и престол,

Которая, без лат и без одежды,

Кентавром скачешь, в поле пыль клубя,

И возлагаешь большие надежды

На всемогущего, чем на себя;

И о тебе, святой Денис, предстатель

За Галлию, который в этот миг

Георгию плетешь клубок интриг.

Но главное – не позабудь, читатель,

Сорель Агнесу. Чары красоты

Приятны смертным. Это всем известно.

И, будь хоть черный меланхолик ты,

Тебе судьба Агнесы интересна.

И то сказать, без лести небесам:

Ведь если сожигают Доротею

И с горней высоты создатель сам

Ее спасает, сжалившись над нею,

То это – случай, близкий к чудесам.

Но если та, чье сердце – ваша плаха,

По ком вы слезы точите ручьем,

Увлечена молоденьким пажом

Или в объятьях грузного монаха, –

Такими случаями полон свет:

Чудесного, пожалуй, в них и нет.

Скажу, что приключенья в этом роде

Понятней человеческой природе:

Я человек, и в том я вижу честь,

Что мне не чужды немощи людские;

Я сам ласкал красавиц в дни былые,

И у меня, как прежде, сердце есть.

Конец песни седьмой

Песнь восьмая

Содержание

Как прелестный Ла Тримуйль встретил англичанина у храма Лоретской Богоматери и что затем случилось с его Доротеей.

Как наш рассказ возвышен и приятен,

Как ум и сердце образует он,{169}

Как в нем отражены без всяких пятен

И доблесть, храбрых рыцарей закон,

И право королей, и верность жен!

Имеет сходство он с богатым садом,

Который доставляет радость взглядам.

В нем целомудрие всего видней,

Цветок, затмивший все цветы собою,

Как лилия, в невинности своей

Блистающая чистой головою.

О девы, юноши, прошу я вас,

Прочтите сей божественный рассказ.

Принадлежит он мудрому Тритему{170};

Ученый пикардиец и аббат

Иоанну и Агнесу взял, как тему.

Как я его ценю, и как я рад,

Что отдавал открыто предпочтенье

Тебе, полезное, простое чтенье,

Пред хламом современных повестей,

Которые живут так мало дней,

Пустых воображений плод туманный,

Правдивая история Иоанны

Переживет и зависть, и года.

Так торжествует истина всегда.

Однако об Иоанне д’Арк тебе я,

Читатель мой, не расскажу сейчас,

Затем что нынче занимают нас

Лишь Дюнуа, Тримуйль и Доротея,

На то причины веские имея.

Мы с полным основаньем знать хотим,

Что с ними сталось, как живется им.

Вы помните, как, защищая славу

Французского монарха, весь в поту,

Тримуйль отважный, гордость Пуату,

Близ Орлеанских стен попал в канаву.

Оруженосцами был наш герой

Из грязной ямы поднят еле-еле,

Помятый, с поврежденною рукой,

С кровоподтеками на нежном теле.

Его хотели в город отнести,

Но тут явилась новая забота:

Закрыты были в Орлеан пути

Усилиями дерзкого Тальбота.

Тогда решили, в страхе пред врагом,

Тримуйля кружным отнести путем

В Тур, город твердый в вере и законе,

Покорный христианнейшей короне.

Здесь из Венеции заезжий плут

Ему довольно ловко руку вправил,

Кость лучевую к плечевой{171} приставил.

Оруженосцы же понять дают,

Что к королю вернуться он не может,

Что враг везде теснит нас и тревожит.

«Что ж, если так, – наш рыцарь молвил тут, –

Раз мне не суждено решать победу,

Я хоть к любовнице своей поеду».

Итак, превратностям теряя счет,

В Ломбардию свершает он поход.

Там перед городскими воротами

Был окружен и сдавлен наш герой

Бесчисленной и глупою толпой,

В Милан спешащей, хлопая глазами,

Стуча подкованными башмаками.

Купцы, крестьяне, дети, всякий сброд,

Бенедиктинцы, горожане; в ход

Пускают кулаки, всем душно, тесно,

Бегут, кричат: «Скорей, пустите нас!

Такие зрелища не каждый час!»