Орлеанская девственница. Философские повести - [19]

Топорщась, губы поджимая криво,

И палашом{160} отточенным грозит.

И все дрожат, никто не возразит.

Желающего нет подставить шею

Под саблю, защищая Доротею.

Сакрогоргон, ужасный, как палач,

Всех запугал. Был слышен только плач.

И своего подбадривал клеврета

Прелат надменный, наблюдая это.

Над площадью витавший Дюнуа

Не мог стерпеть такого хвастовства.

А Доротея так была прекрасна

В слезах, дрожащая в тенетах зла,

Такою трогательною была,

Что понял он, что жгут ее напрасно.

Он спрыгнул наземь, гнева не тая,

И громким голосом сказал: «Вот, я

Пришел поведать храбростью своею,

Что ложно обвинили Доротею.

А ты – не что иное, как хвастун,

Сообщник низости и гнусный лгун.

Но я хочу у Доротеи ране

Узнать подробно, в чем ее позор,

Как, оболгав, возводят на костер

Подобную красавицу в Милане».

Он кончил. Удивившийся народ

Крик радостной надежды издает,

Сакрогоргон, от страха умирая,

Пытается держаться храбрецом.

Прелат надменный, злобы не скрывая,

Стоит с перекосившимся лицом.

А Дюнуа стал слушать Доротею,

Почтительно склоняясь перед нею.

Красавица, не поднимая глаз,

Вздохнув, печальный повела рассказ.

Осел, расположившись на соборе,

Внимательно вникал в девичье горе;

И радовался набожный Милан,

Что знак Господней благодати дан.

Конец песни шестой

Песнь седьмая

Содержание

Как Дюнуа спас Доротею, приговоренную к смерти Инквизицией.

Когда однажды на рассвете дней

Я брошен был подругою моей,

Так был я опечален, что, признаться,

Решил навек от страсти отказаться.

Но даже в голову мне не пришло

Обиду нанести иль сделать зло,

Доставить подарившей мне мученье,

Неудовольствие иль огорченье,

Стеснять желанья не по мне, друзья.

Раз я зову к неверным снисхожденье,

То, ясно, к женщинам жестоким я

Тем большее питаю уваженье.

Нельзя терзать преследованьем ту,

Чье сердце осаждали вы напрасно.

И если молодую красоту

Желанье ваше покорить не властно,

Нежнейших уз ищите у другой;

Не может сердце быть всегда несчастно:

Иль пейте, это тоже путь благой.

Когда б такую мысль внушил создатель

Влюбленному прелату одному

И красоты столь редкой угнетатель

Последовал совету моему!

Уж Дюнуа, величественный в гневе,

Внушил надежду осужденной деве.

Но прежде надо знать, за что она

Была к сожженью приговорена.

«О сын небес, – потупившись прелестно,

Она сказала, – раз своим мечом

Меня вы защитили, вам известно,

Что обвинить меня нельзя ни в чем!» –

«Не ангел я, – ответил рыцарь, – верьте;

Я очень рад, что случай мне помог

Избавить вас от столь жестокой смерти,

Но ваше сердце видит только Бог.

Оно, я верю, голубю подобно,

Но расскажите обо всем подробно».

И отвечает на его вопрос

Красавица, не сдерживая слез:

«Любовь – причина всей моей печали.

Сеньора Ла Тримуйль вы не встречали?»

«Он лучший друг мой, – Дюнуа в ответ, –

Души смелей и благородней нет.

У короля нет воина вернее,

У англичан соперника страшнее.

Его любить для всех красавиц честь!»

«Да, – дева молвит, – это он и есть!

Лишь год, как он уехал из Милана.

О господин! Он был в меня влюблен.

В моей груди горит разлуки рана,

Но верю я, что вновь вернется он.

Он клятву дал, когда пришел проститься.

Я так его люблю! Он возвратится!»

«Не сомневайтесь, – Дюнуа сказал. –

Кто красоты подобной не оценит?

Он слову никогда не изменял,

И если поклялся, то не изменит».

Она ответила: «Я верю вам.

О, день счастливый нашей первой встречи!

Как были сладостны моим ушам

Его благовоспитанные речи,

Иных бесед чудесные предтечи!

Его я полюбила без ума,

Еще не зная этого сама.

Ах! У архиепископа в столовой

Произошло все это! Сладкий сон!

Он, рыцарь знаменитый и суровый,

Сказал, что без ума в меня влюблен.

Почувствовав блаженное томленье,

Я разом потеряла слух и зренье,

Не зная, что за муки сердце ждут!

От счастья я простилась с аппетитом!

Наутро он пришел ко мне с визитом,

Но пробыл только несколько минут,

Ушел – и, полная любовным бредом,

Моя душа за ним помчалась следом.

На следующий день пришел он вновь

И вел беседу про свою любовь.

Зато на следующий день в награду

Похитил он два поцелуя кряду.

На следующий день наедине

Он обещал, что женится на мне.

На следующий день просил так тонко,

На следующий сделал мне ребенка.

Но что я говорю! Увы! Увы!

Я вам открыла весь мой стыд и горе,

А я еще не ведаю, кто вы,

Который слышит о моем позоре!»

Герой ответил скромно: «Дюнуа».

Он не хвалил себя самодовольно,

Но было имени его довольно.

Вскричала дева: «Господу хвала!

О, неужели воля провиденья

Меня рукою Дюнуа спасла!

Сколь ваше явственно происхожденье,

Бастард прекрасный, победитель зла!

Любовь меня мученью обрекла, –

Дитя Любви несет мне исцеленье.

Надежда вновь овладевает мной!

Так слушайте же дальше, о герой!

С возлюбленным я прожила недолго.

Его к оружью призвала война,

И он отправился на голос долга.

О, Англия, будь проклята она!

Я слезы лить была принуждена.

Вы понимаете, сеньор достойный,

Перенести все это каково?

Ах, я изнемогала без него,

Чудовищные проклиная войны.

Меня лишил всего ужасный рок,

Но я не жаловалась, видит Бог.

Он подарил, со мною расставаясь,

Сплетенный из волос его браслет.

Я приняла, слезами обливаясь,

Из рук любимого его портрет.

Оставил он еще письмо большое,

Где нежность, в каждом завитке дыша,

Свидетельствует, что с его душою

Навеки скована моя душа.